— Что ж, скажу. Кокорина убила одна очень жестокаядама. — Бежецкая на миг опустила густые черные ресницы и обожгла из-подних быстрым, как удар шпаги, взглядом. — А зовут эту даму «любовь».

— Любовь к вам? Ведь он бывал здесь?

— Бывал. А кроме меня тут, по-моему, влюбиться не вкого. Разве в Ореста Кирилловича. — Она засмеялась.

— И вам Кокорина совсем не жаль? — подивился такойчерствости Фандорин.

Царица египетская равнодушно пожала плечами:

— Всяк сам хозяин своей судьбы. Но не хватит ливопросов?

— Нет! — заторопился Эраст Петрович. — Акакое касательство имел Ахтырцев? И что означает завещание на леди Эстер?

Гул голосов стал громче, и Фандорин досадливо обернулся.

— Не нравится мой тон? — громогласно вопрошалИпполит, напирая на нетрезвого Ахтырцева. — А вот это тебе, стручок,понравится? — И он толкнул студента ладонью в лоб, вроде бы несильно, ноплюгавый Ахтырцев отлетел к креслу, плюхнулся в него и остался сидеть,растерянно хлопая глазами.

— Позвольте, граф, так нельзя! — ринулся впередЭраст Петрович. — Если вы сильнее, это еще не дает вам права…

Однако его сбивчивые речи, на которые граф едва оглянулся,были заглушены звенящим голосом хозяйки:

— Ипполит, поди вон! И чтоб ноги твоей здесь не было,пока не протрезвишься!

Граф, чертыхнувшись, загрохотал к выходу. Прочие гости слюбопытством разглядывали обмякшего Ахтырцева, который был совсем жалок и неделал ни малейших попыток подняться.

— Вы здесь один на человека похожи, — шепнулаАмалия Казимировна Фандорину, направляясь в коридор. — Уведите его. Да небросайте.

Почти сразу же появился верзила Джон, сменивший ливрею начерный сюртук и накрахмаленную манишку, помог довести студента до дверей инахлобучил ему на голову цилиндр. Бежецкая попрощаться не вышла, и, посмотрев вугрюмую физиономию дворецкого, Эраст Петрович понял, что надо уходить.

На улице, вдохнув свежего воздуха, Ахтырцев несколько ожил —на ногах стоял крепко, не качался, и Эраст Петрович счел возможным более его подлокоть не поддерживать.

— Пройдемся до Сретенки, — сказал он. — Там япосажу вас на извозчика. Далеко ли вам до дому?

— До дому? — В неровном свете керосинового фонарябледное лицо студента казалось маской. — Нет, домой ни за что! Поедемтекуда-нибудь, а? Поговорить хочется. Вы же видели… что они со мной делают. Каквас зовут? Помню, Фандорин, смешная фамилия. А я Ахтырцев. Николай Ахтырцев.

Эраст Петрович слегка поклонился, решая сложную моральнуюпроблему: порядочно ли будет воспользоваться ослабленным состоянием Ахтырцева,чтобы выведать у него необходимые сведения, благо «зутулый», кажется, и сам непрочь пооткровенничать.

Решил, что ничего, можно. Уж очень сыскной азарт разбирал.

— Тут «Крым» близко, — сообразил Ахтырцев. —И ехать не надо, пешком дойдем. Вертеп, конечно, но вина приличные. Пойдемте,а? Я вас приглашаю.

Фандорин ломаться не стал, и они медленно (все-таки студентаслегка покачивало) побрели по темному переулку туда, где вдали светились огниСретенки.

— Вы, Фандорин, меня, верно, трусом считаете? —чуть заплетаясь языком проговорил Ахтырцев. — Что я графа-то не вызвал,оскорбление снес да пьяным притворился? Я не трус, я вам, может, такоерасскажу, что вы убедитесь… Ведь он нарочно провоцировал. Это, поди, она егоподговорила, чтобы от меня избавиться и долг не отдавать… О, это такая женщина,вы ее не знаете!.. А Зурову человека убить, что муху раздавить. Он каждое утропо часу из пистолета упражняется. Говорят, с двадцати шагов пулю в пятаккладет. Разве это дуэль? Ему и риска никакого. Это убийство, только называетсякрасиво. И, главное, не будет ему ничего, выкрутится. Он уж не развыкручивался. Ну, за границу покататься поедет. А я теперь жить хочу, язаслужил.

Они свернули со Сретенки в другой переулок, невидный собой,но все-таки уже не с керосиновыми, а с газовыми фонарями, и впереди показалсятрехэтажный дом с ярко освещенными окнами. Должно быть, это и есть «Крым», сзамиранием сердца подумал Эраст Петрович, много слышавший про это известное наМоскве злачное заведение.

У широкого, с яркими лампами крыльца их никто не встретил.Ахтырцев привычным жестом толкнул высокую узорчатую дверь, она легко подалась,и навстречу дохнуло теплом, кухней и спиртным, накатило гулом голосов и визгомскрипок.

Оставив в гардеробе цилиндры, молодые люди попали в лапыбойкого малого в алой рубахе, который именовал Ахтырцева «сиятельством» иобещал самый лучший, специально сбереженный столик.

Столик оказался у стены и, слава богу, далеко от сцены, гдеголосил и звенел бубнами цыганский хор.

Эраст Петрович, впервые попавший в настоящий вертепразврата, крутил головой во все стороны. Публика тут была самая пестрая, нотрезвых, кажется, не наблюдалось совсем. Тон задавали купчики и биржевики снапомаженными проборами — известно, у кого нынче деньги-то, но попадались игоспода несомненно барского вида, где-то даже блеснул золотомфлигель-адъютантский вензель на погоне. Но главный интерес у коллежскогорегистратора вызвали девицы, подсаживавшиеся к столам по первому же жесту.Декольте у них были такие, что Эраст Петрович покраснел, а юбки — с разрезами,сквозь которые бесстыдно высовывались круглые коленки в ажурных чулках.

— Что, на девок загляделись? — ухмыльнулсяАхтырцев, заказав официанту вина и горячего. — А я после Амалии их и заособ женского пола не держу. Вам сколько лет, Фандорин?

— Двадцать один, — ответил Эраст Петрович, набавивгодик.

— А мне двадцать три, я уже много чего повидал. Непяльтесь вы на продажных, не стоят они ни денег, ни времени. Да и противнопотом. Уж если любить, так царицу! Хотя что я вам толкую… Вы ведь неспроста кАмалии заявились? Приворожила? Это она любит, коллекцию собирать, и чтобнепременно экспонаты обновлялись. Как поется в оперетке, elle ne pense qu'aexciter les hommes[9]… Но всему есть цена, и я свою ценузаплатил. Хотите расскажу одну историю? Что-то нравитесь вы мне, больно хорошомолчите. И вам полезно узнать, что это за женщина. Может, опомнитесь, пока незасосало, как меня. Или уж засосало, а, Фандорин? Что вы ей там нашептывали?

Эраст Петрович потупил взор.