Целый год она не приходила по утрам со своейгитарой славить Пречистую Деву – была занята маленьким Виорелем, которого яимел честь окрестить, хоть и не мог припомнить ни одного святого с такимименем. Но воскресную мессу посещала исправно, а по окончании службы, когдаостальные прихожане покидали церковь, мы всегда разговаривали. Она утверждала,что я – ее единственный друг, что мы вместе поклонялись Небесному, но теперьдолжна поделиться со мной вполне земными заботами.

Она очень любила Лукаса; он был выбран ею вспутники жизни; он стал отцом ее ребенка; он отказался от всего и нашел в себемужество создать свою семью. Когда начались первые трения, она пыталась убедитьего, что все это временно – просто сейчас она должна уделять много временисыну, хоть и не собирается растить из него изнеженного барчука и очень скоропредоставит ему самому отвечать на вызов, бросаемый жизнью. Пройдет совсемнемного времени – и она вновь станет такой, какой была при первых встречах, аможет быть – и лучше прежней, ибо только теперь сознает свои обязанности и ответственность,которую налагает сделанный ею выбор. Ничего не помогало – Лукас по-прежнемучувствовал себя отвергнутым, Афина же пыталась разделить себя поровну междусупругом и сыном – отчаянно, но безуспешно, ибо постоянно приходилось выбиратького-то одного, и этим одним, разумеется, становился Виорель.

Сколь ни скудны были мои познания впсихологии, я отвечал, что не впервые сталкиваюсь с подобными проблемами, чтовсе мужчины в таких ситуациях чувствуют себя лишними и ненужными, но это –пройдет, как проходило у большинства моих прихожан. Как-то раз Афинаобмолвилась, что, быть может, все же немного поторопилась – романтический образюной матери мешал ей в полной мере осознать всю сложность реальных, а ненадуманных проблем, неизбежно возникающих после рождения ребенка. Но теперь ужепоздно – сделанного не воротишь.

Потом она спросила, не возьмусь ли япоговорить с Лукасом, который никогда не появлялся в церкви – то ли потому, чтобыл неверующим, то ли – чтобы провести воскресное утро с сыном. Я изъявил готовность– пусть только придет по своей собственной воле. Но едва лишь Афина собраласьпопросить его об этом, как грянул настоящий кризис, и Лукас ушел из дому.

Я посоветовал ей набраться терпения, но Афинабыла ранена, можно сказать, в самое сердце. Ее ведь однажды уже бросили, такчто всю ненависть, которую она испытывала по отношению к своей настоящейматери, она автоматически перенесла на мужа, хотя впоследствии, насколько язнаю, у них установились вполне дружеские отношения. Но тогда не было для Афиныгреха более тяжкого, чем разрыв семейных уз.

Она продолжала посещать церковь повоскресеньям, но после мессы сразу же возвращалась домой: сына-то оставлятьтеперь было не с кем, приходилось брать его с собой, а он плакал, отвлекаямолящихся. Однажды нам все же удалось поговорить, и она рассказала, что служитв банке, снимает квартиру, так что я могу не беспокоиться – «отец» (онаизбегала называть имя бывшего мужа) выполняет свои финансовые обязательства.

А потом наступило то роковое воскресенье.

О том, что произошло на неделе, мне рассказалодин из прихожан. Несколько ночей кряду я молил ангелов небесных вразумить меняи просветить, объяснить, что делать – выполнять ли мне мой долг перед Церковьюили перед людьми. Но ангелы ко мне не снизошли, и тогда я попросил совета увикария. Тот объяснил мне, что Церковь сумела выжить лишь благодаря жесткомусоблюдению всех своих догматов, а если бы мы начали делать исключения, топогибли бы еще в Средние века. Точно зная все, что случится, я хотел былопозвонить Афине, но она не оставила мне свой новый номер.

Руки мои дрожали, когда я поднялдарохранительницу, освящая хлеб. Я произносил слова апостолов, передаваемые напротяжении тысячелетий из поколения в поколение. Но тотчас мысли мои обратилиськ этой юной женщине с ребенком на руках – новом воплощении Пречистой Девы, чудематеринства и любви, – которая, как всегда, стала в очередь и постепеннопродвигалась к алтарю, чтобы получить причастие.

Думаю, большая часть общины уже знала о том,что произошло. Все смотрели на меня, ожидая, как я поведу себя. Со всех сторонменя окружали праведники, грешники, фарисеи, члены синедриона, апостолы,ученики, люди добрые и злые.

Афина остановилась передо мной и сделала тоже, что всегда делала на причастии, – закрыла глаза и открыла рот, чтобыполучить плоть Христову.

Плоть Христова оставалась у меня в руках.

Афина открыла глаза в недоумении.

– Мы поговорим после, – шепнул я. Но она нетрогалась с места.

– Ты не одна здесь. Другие тоже ждутпричастия. Поговорим потом.

– Что случилось? – во всеуслышание спросилаона.

– Я сказал: «После».

– Почему вы не даете мне причастие? За чтоунижаете меня перед всеми? Разве мало того, через что я уже прошла?

– Афина, догмат нашей церкви не допускает кпричастию разведенных женщин. На этой неделе ты оформила развод. Поговоримпотом.

Она не двигалась, и я жестом показал стоявшемупозади, чтобы обошел ее. И, когда причастил последнего из прихожан, но еще неуспел повернуться к алтарю, услышал этот голос.

Он не мог принадлежать девушке, которая пелапод гитару, вознося хвалу Божьей Матери, а потом делилась со мной своимимечтами, и рассказывала мне о жизни святых, и чуть не плакала, жалуясь на своисемейные неурядицы. Так звучал бы голос раненого зверя, обрети он дар речи, – зверяуниженного и переполненного ненавистью.

– Будь проклято это место! Будь прокляты те,кто не слушает слов Христовых и превращает его учение в каменную постройку! ИбоХристос сказал: «Придите ко мне, страждущие и обремененные, и Я успокою вас…» Яистерзана, я стражду, а вы не пускаете меня к Нему! Сегодня я поняла, как вашацерковь извратила Его слова и твердит отныне: «Придите ко мне, следующие нашимправилам, а все прочие пусть пропадают!» Клянусь, что ноги моей больше не будетздесь! Меня еще раз бросили, и на этот раз причина – не в денежных трудностях,не в слишком раннем браке! Будь прокляты все, кто закрывает дверь перед матерьюс ребенком! Вы хуже тех, кто не приютил у себя Святое Семейство! Тех, ктоотверг Христа, когда он так нуждался в друге!

Она повернулась и вышла, рыдая. Я завершилслужбу, дал последнее благословение и направился прямо в ризницу – в этовоскресенье не будет ни праздных разговоров, ни того, что у нас называется«братанием». Я стоял перед философской дилеммой: надо ли было предпочестьзаконы и установления Церкви тем словам, на которых она зиждется?