— На себя посмотри.

— Помню, — ответил Олег.

— И ты все время помни. И о своей внешности и… вообще.

Мрак сказал серьезно:

— Не трусь. Первый раз мы, что ли, идем в тыл врага подчужой личиной?… Помнишь, как хеттами прикидывались? Даже языка не знали…

— Здесь не хетты, — сказал Олег тоскливо.

Он глубоко вздохнул, надел на лицо безмятежную улыбку и.вышел из-за деревьев. Мрак пошел слева, привык принимать удар на себя,подставляя щит и замахиваясь в ответ секирой, но держался раскованно,жестикулировал, точно скопировав чудаков, что вот в таких местах ищут уединениеи красоты природы.

Домик приближался, чистый, светлый, хрустальный, чуть ли непо Чернышевскому, но Олегу вовсе не хотелось прятаться по совету Достоевского вгрязный подвал и швырять оттуда булыжники в это хрустальное чудо. Он чувствовалумиление и тихую светлую радость, будто превратился в монаха, которому явиласьБогородица.

Мрак шел рядом такой же тихий и радостный. Олег поспешнопробежался по всему организму, нет ли гипноза, чересчур уж рассопливился, новсе в норме. Значит, чувство умиления и восторга естественны, как у эстета,который развешивает ухи в картинной галерее или на симфоническом концерте.

Слева пошла кромка озера. В удивительно прозрачной воде плаваюттолстые рыбы, ярко расцвеченные, сонные, мудрые. Внезапно дыхание в горлеперехватило. Если на экране эти люди казались мудрыми и понимающими, то сейчас,вживую, не ощутит ли себя, будто его подвесили, как кабана с содранной шкурой,над горящими углями?

Они все замедляли шаг. Он перехватил взгляд Мрака, тот,похоже, тоже трусит, но держится. Со стороны поглядеть — прирожденныйлабунянин. Если только сами лабуняне не учуют.

Мрак вдруг сказал:

— Погоди…

Олег тут же с готовностью остановился:

— Что?

Услышал в своем голосе трусливую готовность отступить,попятиться, возненавидел себя за эту двойственность, снова сделал шаг, но Мраксказал в спину:

— Давай подождем.

— Чего?

— Пока… выйдет.

— А что это даст?

Но сам ощутил, что намного легче общаться в более привычном:на природе, возле озера, даже деревья здесь… или почти деревья, а в помещениимебель вырастает прямо из стен, там вся эта масса чужого, дикого.

— Можем посидеть на виду, — предложил Мрак.

— Сядем на бережку и будем бросать в воду камешки. Они здесьне бросают? Тогда просто будем созерцать. Созерцанить… тьфу, созерцаститьспокойную воду.

— Созерцать, — поправил Олег, не замечаяпростейшей ловушки.

— Ладно… вообще-то ты прав. Намного меньше шансоввлипнуть. А эти лабуняне должны быть склонны к созерцанию, наблюдению.

— Ну еще бы, — сказал Мрак.

— Умные, значитца.

— Вот-вот.

Неспешно, незримо прокручивая в голове картинки сизображением лабунян, как те двигаются, жестикулируют, они сели на берегуозера, чтобы их хорошо видели из дома, погрузились в созерцастие. Мрак вскореначал ерзать: что за уроды эти философы, как они могут вот так сидеть и подолгупялиться в воду, хотя бы удочку закинули, хотя тоже тупое занятие, когда можнокинуть сеть, а еще лучше острогой… а если рыба мелкая, то динамитом ее,динамитом…

Не поворачивая головы, увидели: дверь исчезла, девушкаступила легко и свободно на посыпанную золотым песком дорожку. Дверь сновапоявилась, массивная, украшенная, с виду несокрушимая.

— Ну, Олег, — прошептал Мрак нервно, — теперьподсекай…

— Кого? — спросил Олег шепотом.

— Рыбу, дурень!… Не крупную, но с золотыми перьями…

Девушка медленно шла в их сторону. Песок поскрипывал подлегкими шагами. Олег, все еще не поворачивая головы, окинул ее взглядом. Вгруди заныло. Нахлынуло ощущение, что он — тупая грязная обезьяна, а к немуприближается чистое создание из света, невинности и радости.

Мрак дернулся, готовый подняться навстречу. Олегпредостерегающе положил руку на колено друга, сжал. Мрак зашипел, пальцы уволхва теперь не просто железные, а черт знает из чего, остался на месте,вспомнил запоздало, что лабуняне затылком не видят, что ни один лабунянин незачует с тридцати шагов, что к нему сзади кто-то подходит вот такими легкимишагами.

Наконец Олег обернулся, глаза его поймали приближающееся существо.Это оказалась девушка вполне земного типа, разве что любая фотомодель иликинозвезда не показалась бы достойной мыть ей ноги. Он подавил непроизвольныйимпульс встать, даже, может быть, поклониться, раздвинул губы в улыбке.

— Ага, — прошептал Мрак одними губами, — воти первая разумная ящерица…

— Мрак…

— А чо, не видишь, как за ней хвост волочится?

— Заткнись, — прошептал Олег.

Его взгляд пересекся с взглядом девушки. Он ощутилсильнейший электрический удар, а потом поднял взгляд и посмотрел ей в глаза.Это было, как если бы он снова оказался в нуклонном море: ласковое теплое море,чистота и защищенность, покой, ласка.

Мрак рядом громко крякнул. Олег поспешно сказал:

— Здесь чудесно… Мы не сильно вам помешали? Онасмотрела на обоих с безмерным удивлением.

— Помешали?… Какое странное слово, уже почти забытое…Что оно означает теперь?

Олег пришел в себя, сказал горделиво:

— У нас много своих слов.

Глаза девушки распахнулись шире, а хорошенький ротикприоткрылся и остался в таком положении. Она была восхитительна, но Олег сболью и мукой видел, что все равно он — обезьяна, грязная и невежественнаяобезьяна, тупая и ограниченная, с никчемным запасом слов, в то время как этовот утонченное существо знает и умеет неизмеримо больше, ощущает тоньше.

— У… вас?

— Да, — сказал Олег и гордо отставил ногу. Улабунян такого жеста не было, но вроде бы пока не переборщил.

— Ибо у нас самый правильный путь!

Ее хорошенький ротик распахнулся еще шире, но в глазахзаблестел смех, она произнесла наконец с подлинным восторгом:

— Так вы… гозияне?

Олег сделал вид, что ужасно огорчен, сбит с толку,расстроен, сказал растерянно:

— А что… Откуда вы знаете?

— Ох, — произнесла она наконец. Вообще-то это былоне «ох», даже Мрак помнил, что у лабунян существует двести семьдесят выражений,означающих удивление, и три тысячи оттенков каждого «ого» или «ух ты», но вбедном языке землян не нашлось ничего другого, и оба они услышали только это«ох».