"Нет, – ответила она. – Он ушел. – Онаоткинулась на подушки рядом со мной. – Я снова Офелия. Я плыву по воде, именя поддерживают только "крапива, лютик, ирис, орхидеи"[24],и я никогда не погружусь «в трясину смерти». Ты даже не представляешь, каковомне".

"Отчего же? – возразил я. – Я вижу, что тыродилась на свет для вечной жизни, такая сладостная, очаровательная." – Ястарался не заснуть, мне хотелось слушать ее.

"Поспи. Мужчины всегда хотят спать после этого. Аженщины хотят болтать, по крайней мере, иногда. Я Офелия, плывущая в"рыдающем потоке", такая легкая, такая уверенная, словно"создание, рожденное в стихии вод". Меня не найдут до вечера, а можетбыть, и дольше. Я очень щедро расплачиваюсь со служащими отелей. Думаю даже,что они на моей стороне".

"Ты хочешь сказать, что и раньше это делала? Приходиласюда с другими?" – Сон у меня как рукой сняло. Я приподнялся на локте.

"Тарквиний, у меня большая семья, – сказала Мона,глядя на меня, ее волосы разметались по подушке изумительно красиво. –Одно время я задалась целью сойтись с каждым из своих кузенов. Мне это удалосьстолько раз, что без компьютера и не сосчитать. Конечно, это происходило невсегда в отеле. Чаще всего мы встречались ночью на кладбище..."

"На кладбище! – изумился я. – Тысерьезно?"

"Тебе придется понять, что я живу не как все.Большинство Мэйфейров не стремятся к нормальной жизни. Моя жизнь ненормальнадаже по меркам Мэйфейров. А что касается этой цели – переспать со всемикузенами – то я давно этим не занимаюсь. – Взгляд ее внезапно опечалился,и она с мольбой посмотрела на меня. – Ну да, признаюсь, я была здесь, вэтой самой комнате со своим кузеном Пирсом, но это не имеет значения,Тарквиний, с тобой все по-другому – вот что важно. И с Пирсом я никогда не былаОфелией. Я выйду за Пирса замуж, но никогда не буду Офелией".

"Ты не можешь выйти замуж за Пирса, ты должна выйти заменя. Моя жизнь тоже ненормальна, Мона, – сказал я. – Ты даже непредставляешь, насколько она странная, так что мы с тобой, несомненно, рожденыдруг для друга".

"Нет, я представляю. Я знаю, что твой призрак повсюдуходит с тобой. Я знаю, ты всю свою жизнь прожил среди взрослых. Ты по-настоящемуне знаешь детей. Вот что рассказал мне о тебе отец Кевинин. По крайней мере,это то, что я сумела из него вытянуть. Мне почти удалось затащить отца Кевининав постель, но на последнем этапе он оказался непобедим. Таких, как он, называютхорошими священниками, хотя у него есть один недостаток – он любитпосплетничать. Впрочем, конечно, тайна исповеди для него свята".

Глаза у нее были такие зеленые, что я едва ее слушал.

"Так это он предостерег тебя на мой счет? –спросил я. – Он сказал, что я ненормальный?"

Мона мило рассмеялась, а потом прикусила нижнюю губку,словно задумалась.

"Все как раз наоборот. Родственники задумали защититьтебя от меня. При этом они не хотят держать меня под замком. Вот почему яоказалась у парадных дверей дома, когда ты подъехал. Я теперь для них неуемнаяшлюшка. Мне нужно было увидеть тебя раньше, чем они. И я не единственная ведьмав нашем семействе".

"Мона, о чем ты? Что значит "ведьма"?"

"Ты хочешь сказать, что никогда о нас не слышал?"

"Слышал, конечно, но только хорошее – например, какдоктор Роуан воплотила свою мечту, создав Мэйфейровский медицинский центр, иликак отец Кевинин приехал на Юг, чтобы вновь поселиться в Ирландском квартале,где когда-то родился. Ну и далее в том же духе. Мы посещаем церковь Успения Богоматери,все время встречаемся с отцом Кевинином".

"Я расскажу тебе, почему отец Кевинин вернулся наЮг, – сказала Мона. – Он приехал сюда потому, что понадобился нам.Мне так много хотелось бы тебе рассказать, но я не могу. А когда я увидела тебяв "Гранд-Люминьер", когда я увидела, как ты разговариваешь с Гоблиноми обнимаешь его, я подумала: Господи, ты ответил на мои молитвы, ты дал мнетого, у кого есть собственные тайны! Только теперь я понимаю, что для меня этоничего не меняет. Не может изменить. Потому что я не могу рассказать тебе обовсем".

Она расплакалась.

"Мона, ты можешь рассказать все! Доверься мнеполностью. – Я расцеловал ее мокрые щеки. – Не плачь, Мона, –взмолился я. – Мне невыносимо видеть, что ты плачешь".

"Я не сомневаюсь в тебе, Квинн, – сказала она,садясь в кровати. Тогда я тоже сел. – Я даже не уверена, что Офелия плачетв пьесе. Возможно, плач – это то, что не позволяет людям сходить с ума. Простоесть какие-то вещи, о которых нельзя говорить, – продолжила она, – иесть то, что никто не в силах изменить".

"А я всегда все говорю, – сказал я. – Поэтомуты и видела, как я обнимаю Гоблина. В определенном возрасте мне было бы оченьлегко больше никогда не обнимать Гоблина. Я мог бы отослать Гоблина прочь,туда, откуда он пришел. Но я никогда не делал из него тайны. Кроме него меняпреследует одно привидение, а еще есть некто, кто поколотил меня. Таким образомя оказался в больнице. Я просто говорю то, что есть, и верю, мы все должны такделать".

Я потянулся к коробке с бумажными салфетками, что стояла натумбочке, вынул одну и передал Моне, а второй салфеткой сам принялся промокатьей слезы.

"Я знаю, что женюсь на тебе, Мона, – внезапнопроизнес я. – Я знаю. Ты моя судьба".

"Квинн, – сказала Мона, промокая глаза, –этого никогда не будет. Мы можем провести вместе какое-то время, поговорить,побыть вдвоем, как сейчас, но по-настоящему соединить наши судьбы мы никогда несумеем".

"Но почему?" – возмутился я. Мне было ясно, чтоесли я ее потеряю, то буду потом жалеть всю жизнь. Гоблин тоже это понимал.Потому он и ушел без всяких споров. Он знал, что это сильнее меня, и не сказалмне ни слова.

Но я-то не забыл, на что теперь способен Гоблин. Он мог быперебить все окна, если бы захотел. Он сам мне признался, что ему нравится бытьзлым. Имел ли я право рассказать Моне об этом? Следует ли мне вообще говоритькому-то об этом? В душе у меня шевельнулась паника, и я возненавидел себя затакое малодушие. Рядом с Моной мне хотелось быть настоящим мужчиной.