и Т.А. Луговской (!) и ее мужем (о куреве, о Караяне, дирижировании, целомудрии в музыке). Возбужденность, бессонница. В 12.30 пришлось допринимать (синтолан) (?).

10 февраля.

За окном качаются березы, сосны; каждая ветка, каждый ствол по-своему и в свою сторону, ветряное смятение в лесу. В воздухе крутится снежок-порошок, густо толкутся снежинки, как комары-толкуны летом. Попархивают синицы.

Встал в 8.30. После завтрака дрема. С 10.30 до 12.30 Брамс, 2-я ч. Наконец-то не без толка. 12.30–2 час. мимо «Горького», репинскими снежными переулочками — на шоссе. Вдоль мутно-белой стены (мглы) залива, слившегося с небом, по шоссе до СК. 15-минутный передых у Араповых. (Тамара Павловна пасет ребят. Арапов работает над своей родословной?!) Домой — лесом. Ветер стих. Небесное сито сыплет отвесный снежок. Если остановиться, слышно, как по лесу от него идет тишайший шорох.

Моя молодежь за столом усиленно потчевала меня спиртным. От соблазна сего отказался…

2.30–3.30 полудрема. Дважды внезапно ускорялось биение сердца. Казалось, что от мыслей. А может быть, наоборот, и мысли — тоже результат какого-то физиологического толчка? (как и в снах?).

За окном все порхают синички, присаживаются напротив на молодых березах. Верно, кто-то их подкармливает здесь, на балконах. Нет-нет да пронесется облако снежной пыли с крыш. А в доме стоит густая, звенящая тишина: ни звука. Сейчас (4.15) насчитал на березах 16 синиц! Потянуло выйти. С 4.30 до 5.15 мимо «Горького», аптеки, по шоссе — домой. Немного снежит, немножко метет, небо низкое, резкий ветерок с востока. Неуютно… и все-таки хорошо. Вернувшись, встретил отбывающего Толубеева. (Но сердце опять почувствовал; так бывало во время гребли летом и по утрам после ангины. Не сильное, но зловещее какое-то ощущение; не то боль, не то спазм, не то воспаленность… Может быть, переходил сегодня? Получилось всего 7 км. Ну, там будет видно…)

В 6 час. звонил Але: досадует, волнуется по поводу путевки сюда. «Часок» у себя, без огня, в сумерках. Стемнело. Береза опустела. Синички где-то на ночевке. 2-й звонок к Але: успокоил, чтоб не делала проблемы из устройства путевки. Обойдемся! До ужина почитал Даррелла. Между ужином и кино — тоже. Картина — советский детектив. После сеанса опять долгое сидение у глядящих в ночные снега окон фойе.

11 февраля.

8.30 встал. <…> Ясное утро. 10.30–12 час.: Брамс, 3-я ч. 12–1 час — кружок мимо кочегарки до полотна, к станции, мимо катка — домой (буфетчица с собачками: Цыган и Найда!). Бледная голубизна неба, подернутая дымкой. Бледно озаренные солнцем сугробы. Крепко подмораживает; свежий снег похрустывает, посвистывает под ногами. В воздухе мелькают искры снежных кристаллов. Дома — ожидание Мар. Мих. с ее милостью по поводу Алиной путевки. Ее прибытие и полное мое удовлетворение. Чтение немного до обеда. Часок полудремы. В 3.30 солнце (прежде чем опуститься за оснеженные макушки сосен) заглянуло между неплотно сдвинутых портьер и бросило прямо мне в лицо светящее золото косых лучей. Мы улыбнулись друг другу, после чего я поднялся. Солнце стало медленно скрываться в предвечерней дымке, поднявшейся из-за леса. В 5 пойду пить чай. Закончил очередную прелестную главу Даррелла («…он смотрел на нас словно рассерженная пуховка»).

Тускло-огненное, оранжевое солнце прощально глядит сквозь сосны. Снега потускнели. Синицы скрылись. Безветрие. 5.15 — посидел на лавочке у входа, 15 градусов, а не зябко. Потом взад-назад по улочке, понизу, вдоль участка киношников! Медленные сумерки; тут и там затеплились желтые пятна окошек. Пес Тузик с Найдой еще у ворот. До ужина — Даррелл. Звонил Але в 6.30 — еще нет дома. В 6.45 — застал. Рада. Завтра приедет.

Кино: грузинский фильм, со специфической грустью и юмором. Краткий разговор с Т.А. [Луговской]: о ее руках, о гадании ей, о застенчивости, о несостоявшейся ее славе. Холодно в фойе. Дома обогрелся…

P. S. Сегодня у дежурной, когда ждал Мар. Мих., молодая, красивая женщина (соседка по столу) хотела уступить мне единственное кресло… Вечером на горке, в сумерках, одинокая молодая женщина предложила свои финские сани! «Хотите покататься?» Я ей сказал: «Это для молодежи». Ответила: «Ничего (!), здесь никто не увидит!..» Все со мной предупредительны, сугубо почтительны, с кем ни зайдет разговор, все знают имя-отчество… готовы к услугам. Старость заслуженного человека — это сегодняшняя реальность, сегодняшняя данность (а никак не могу привыкнуть…). Записал сегодняшний вечер.

12 февраля.

8 часов утра. В прозрачных сумерках утра — серебряные сети заиндевевших берез (неподвижно раскинулись). День взошел голубой, в седых опушках леса, сияющих снегах, пляшущих в воздухе искорках…

После завтрака дремал до 11-ти: тяжело спал ночь. Тяжкие сны: обреченное бегство по каким-то лестницам, потом репетиция в Филармонии, которую никак было не начать из-за неверной рассадки и кончая отсутствием партитуры… (Брамса, между прочим!)

11–12 кружок (мимо кочегарки, до «злой собаки», через «пруд» — домой). Шагалось бодро. Подгонял резкий морозный ветер. Дома — комната, полная солнца. Спустился, посидел на уже пригревающем солнышке у входа. В 12.30 из-за угла — Аля со своим клетчатым мешочком и моей хламидой под мышкой (в комнате сразу появились газеты, журналы). После обеда сон и растеплившийся Цуц.

В 5 часов — лесной дорогой, вдоль горок в Комарово. В гаснущем небе над силуэтами сосен — высокие розовые тучки. Тамара Павл., одна, с жиденьким своим, беленьким, очкастым и температурящим внучонком. Домой в снежном сумраке чернеющих ельников. Над лесной поляной — серп прибылого месяца, окруженного зеленоватым нимбом. Алина забота: хорошо ли я иду? Поет снег. Дома — отогревание ног. После ужина, Аля — с неизбежной «Литературной», я — с «Вокруг света» (в тепле, тишине, бездумье и отдыхе отяжелевшего тела и душевной дремоте).

13 февраля.

Тяжкий сон о подводном (?!) медведе и спасении от него. Преодолев «скорбь пробуждения», встали вовремя. Деревья за ночь обросли пушистым инеем. Синицы, перепархивая, сбрасывают его. Пушистые комочки его косо летят, подхваченные дыханием ветерка. После завтрака дремал. Аля читает болгарские стихи в переводе Солоухина.

10.30–1 час Аля улеглась поспать (подглядывает сквозь сон), а я — Брамс, 4-я ч., и запись вчерашнего дня и сегодняшнего утра. Пошел мелкий, косой снежок. Аля в аптеку, за носовыми каплями, я — с Дарреллом. На березах наших кроме синиц часто гостит еще пара дроздов. Прилетают, видимо, отдохнуть. Распушат шариком грудь, втянут голову — поглядывают, подергивают хвостом.

После обеда в починенную утром фрамугу Аля накрошила хлеба и мяса синичкам. Потом я дремал. Аля читала журнал. С 3.45–5.15 мимо «злой собаки», по верхнему просеку вышли выше черкасовского поворота.