Домой — заливом, «лесной» улицей, репинской тропкой. Хмурые сумерки. Мгла в небе, мгла на заливе, по горизонту — узкая серебристая полоска. Резкий ветер. На закате розовое сияние и огненная щель солнца, низко, над краем земли. Дома посидел, не зажигая света. Ясно так видится, как там Аля, как кисы, как все, голоса даже слышатся… 7 часов — ужин. Небольшая беседа с Дембо в вестибюле и — прямо к себе. Вечер — читал и грустил… («странно… очень странно», — говорил старый Иоганн Будденброк…).

10 марта.

После завтрака, выйдя из столовой, несмотря на недомогание (голова, поясница), долго стоял, заново охваченный и пораженный окружающей благостью: чистотой воздуха, светом, тишиной, свежим веянием ветерка, белизной снега. И это здесь, в непосредственной близости от шоссе, машин, города… Боже мой! Что мы творим, живя городской жизнью, обрекая себя на замедленную ежечасную казнь на электрическом стуле…

Медленно шел, останавливаясь, здороваясь, мимо 3-го (Инниного) коттеджа, аллеи березок, еще недавно при Инне бывших совсем маленькими, присел у акимовского домика. Из леса доносится воинственная перекличка, барабанная дробь и весенняя руготня дятлов. Подошел Дембо, издали испуганный моими остановками: думал, не могу идти из-за поясницы.

Дома сон до 11.30. До 1 час. Шестая симфония Чайковского, 2-я ч. Приход Дембо, принесшего лекарство от почечных дел. После обеда крепкая дрема «навзничь». (Идя обедать, видел на углу «лесной» сойку.) Около 4-х проснулся. Не шевелясь, лежал в блаженной прострации. Тело мое продолжало спать. Ровно билось сердце, глубоко, редко было дыхание, как в глубоком сне. Только глаза следили игру линий, очертаний, зрительных ассоциаций, что рождались за окном в ветвях, на стволах деревьев, в смене света и теней. Вот на стволе березы выступила половина лица египетской царевны, вот появился смутный профиль Ершова, а вот — просвет в сосновой кроне стал головой обезьяны и покачивание оной от ветра — медленным миганием ее глаз. В сознании медленной чередой текли бездумные мысли, ассоциации, образы… Но вот Ершов. Его нет. Янцата нет. Коли нет. Кирилла нет. Всего почти моего поколения, которое, казалось когда-то, могло быть только свидетелем «чужих» уходов — ухода «стариков»; все это мое поколение само ушло, само исчезло, само умерло…

А сам я сегодня много старше тогдашних стариков — Ершова, Любоша… И если от нас тех, «молодых», до сегодня пришли считанные дни, часы, если не минуты, то сколько же осталось быть мне? Сколько мгновений??? Уже явственно шелестит последняя страничка — вот-вот перевернется. И для кого-то и я буду причислен к тем, умершим, как будто никогда и не бывшим, но и к вечно продолжающим быть и действовать в Душе и мыслях вспоминающего, пока не исчислится и его последний срок!..

Посмотрел оставленную мне Дембо книжку: «Музыканты смеются». Пошло и неинтересно. В 6 час. говорил с Алей: здорова, спокойна. Дома недолго почитал «Будденброков» и — на ужин. У телефона Пен. Сидим в столовой вместе. Держится очень хорошо. Но несколько слов о «суетности» и ставшем непонятным ему интересе к ней [Инне] все же обронил. В этой связи мечтает о загороде («просто, хорошо, покойно»), …Опять Тибо, опять старый Будденброк.

Дома записал день (предварительно стрельнув в кочегарке покурить… ох, как быть, опять и опять… Прямо беда). Чтение до 11. Сон.

11 марта.

Погожее, ласково озаренное утро! Тонкая дымка. В лесу гулкая дробь дятлов. Живительное дыхание с залива. 10–1 час.: Шестая Чайковского, 3-я ч. (Три «несчастья»: разбил абажур; лопнула под мышкой голубая кофта; разорвал страницу в партитуре Шестой. Приходил «дружок» по куреву: исправил телефон, прибил полку). Перед обедом — тропкой, мимо трансформаторной будки до Инниной горы; посидел у акимовского домика:

Свет. Снега. Теплынь.

Тишина и чистота, чистота, чистота —

Дыхание Весны Света…

После обеда дрема до 4-х. Проснулся весь в недомоганиях, но перемогся, надел «легкую» куртку и в 4.15 пошел по репинской дорожке, мимо Дома кино до аптеки. Тихо, тепло. На открытых местах дорога расквасилась, стоят лужицы. В ельниках снег кажется бурым от массы вытаявших, опавших за зиму хвоинок. Кой-где по косогорам показалась уже земля. На лесных склонах журчат родниковые ручейки.

Когда пошел обратно, предзакатное солнце протянуло по снегу длинные ломаные тени, бросило в чащу леса снопы косых лучей, затеплилось на опушках, на маковках старых елей, зарделось на стволах сосен. А когда подходил к домику — лес уже угас. Только редкие бледно-розовые пятна света еще лежали, теплились промеж стволов на снегу да кой-где в чаще еловых лап и сосновых крон словно золотой паутиной ослепительно пылала хвоя (в последних лучах).

Дома был в 5.40. Отдышался (очень теплый свитер, упрел весь), переоделся, отдохнул. В 6.30 позвонил Але. Всё слава Богу. Посидел до ужина у входа в столовую. Солнце давно закатилось, но еще совсем светло. Тишина несказуемая. Бездонное, бледное, чуть тронутое голубизной небо. Серебряное перышко новорожденного месяца в вышине. Строгий покой воздетых к небу деревьев. Не оторваться было, не войти в дом…

Какое счастье, какой Дар Божий быть вот так, вот здесь, во всем этом хоть иногда, хоть днями… После ужина записал день и читал Манна.

12 марта.

Утро, как вчера, погожее, в ласке влажного дуновения. До 11 час. сладко подремал, потом до 1.30 занимался Шестой Чайковского (4-я ч.). Перед обедом, как вчера, тропкой до горы. После неосязаемого, ежемгновенно претворяющегося, сокровенного, сумеречного, текущего во мгле безвременья Мира Музыки — мира стихийного совершения — окружающая явь Природы показалась Благостью неправдоподобной. Мир вещности со всей своей зыбкостью, иллюзорностью, представший во всей своей видимой незыблемости и очевидности, был так ярок, захватывающ, прекрасен, неопровержим и конкретен, что поверилось в нерушимость Вещности, в абсолютное Бытие предметного мира как в свершившееся чудо. Когда-то в Вещности я услышал чудо Свершения через Молчание. Сегодня из глубин Свершения я вышел в мир, созданный этим Свершением, вышел в мир, непременным условием бытия которого есть осязаемость… Я встретился с ним, и (справедливо) охвачен был единым чувством и мыслью о том, что Мир этот есть НЕПРАВДОПОДОБНАЯ БЛАГОДАТЬ… (Благо).

На обеде задержался с Дембо (о пересадках сердца, почек и пр.). Дремал до 4-х. Опять не хотел идти. И опять, переодевшись, пошел в Комарово. Зашел в гастроном (сахар), отдохнул на платформе, постоял у ворот черкасовского участка. Вместо обычно расчищенной дороги от ворот тянется в глубоком снегу узкая тропка. За соснами виднеется дом,