13

Мы приехали на аэродром без четверти семь на двух такси — новых машинах-кабриолетах марки «Австро-даймлер». Никто из румынских властей даже не глянул наши документы, не спросил, куда летим? Их вообще не было в тот момент на территории аэродрома. Наверное, не встают в такую рань из принципа.

«Дорнье-Комета-3» — цельнометаллический моноплан с высокорасположенным крылом. Двигатель «роллс-ройс» мощностью триста шестьдесят лошадиных сил позволяет лететь с крейсерской скоростью сто пятьдесят пять километров в час на дистанцию тысяча пятьдесят километров. В пассажирском салоне с прямоугольными иллюминаторами стоят шесть плетеных кресел. В подволоке два люка, позволяющие лететь с ветерком. В кормовой части туалет. Вход в открытую кабину пилотов из салона. Надо подняться по трапу выше где-то на метр. Узнав, что я лётчик-ас, участник Первой мировой войны, разрешили посидеть в кабине, посмотреть, что там к чему. В общем, авиастроение стремительно приближается к тому, что будет во Вторую мировую. Я даже подумал, не купить ли такой же? Будет возможность возить всю семью на берег Средиземного моря летом.

Один пилот сразу запустил двигатель на прогрев, а второй помог нам усесться в плетеные кресла, надежно прикрепленные к палубе, засунуть багаж под сиденья. Пристежных ремней пока нет. Стефани и дочка Света заняли места в первом ряду по обе стороны прохода в кабину летчиков и лицом к остальным пассажирам. Шестилетнего Юру не пришлось держать на коленях, расположился на моем бауле, который оставили в проходе. При взлете держался руками за ножки кресел второго ряда, в которых сидели старший и двоюродный братья. Мы со свояком были в третьем ряду — у параши.

Самолет быстро разогнался, легко оторвался от земли. Стефани и Света сидели с зажмуренными глазами, хотя это второй их полет, не в диковинку. Пацаны пялились в иллюминаторы и обменивались восторженными возгласами. Алексей Суконкин, летевший впервые в жизни, вцепился в рукоятки кресла.

Когда набрали высоту в четыре тысячи метров и болтанка стала меньше, свояк сказал мне тихо:

— Думал, будет страшнее.

— Несколько полётов — и будешь чувствовать себя, как при поездке в автомобиле, — поделился я опытом.

Мне, летавшему в самолетах с трех лет, легко было говорить это.

Я достал сумку с продуктами, раздал всем бутерброды и детям — стаканы с сокотой, а взрослым — с красным вином. Ничто так не притупляет страх, как еда и питьё. Вскоре все начали разговаривать громко, перекрикивая гул двигателя. Через час пообвыклись, начали расхаживать по салону, меняться местами.

Юра встал у иллюминатора в проходе между первым и вторым рядом, который напротив входной двери в самолет, прилип носом к стеклу. Ему было интересно смотреть на горы, долины, озера, реки, города и села… После первого полета, когда приземлились в Кишиневе, он заявил мне, что тоже станет летчиком. Почему нет⁈ Эта профессия будет востребована в ближайшие лет сто, как минимум.

В Загребе простояли часа полтора на частном аэродроме, пока заправляли самолет. Пара извозчиков, которых, видимо, предупредили, что прилетят пассажиры, отвезла нас в ближайший трактир — довольно большое пустое помещение, потому что местные уже отобедали. Хозяйка-толстушка, узнав, что мы русские, обслужила нас на высшем уровне. Хорваты всё ещё считают Россию своим покровителем, что очень скоро не помешает им перебежать на сторону немцев. Начали с бутербродов с бакаларом — паштетом из соленой трески. Затем была йота (густой фасолевый суп с салом, репой, картошкой, специями), бограч (местный гуляш из говядины, свинины и курятины с картошкой, помидорами, сладким перцем) и гибаница (многослойный пирог с творогом, яблоками, изюмом, орехами). Запивали местным розовым вином, довольно приятным, я даже прихватил с собой пятилитровую бутыль с узким горлышком, оплетенную лозой.

Вторая часть пути была короче километров на пятьдесят, но по ощущениям — на все двести. Пассажиры привыкли, перестали бояться. К тому же, после сытного обеда на всех напала спячка. В кресле с прямой спинкой не покемаришь, поэтому клевали носами, кто как умел. В начале восьмого вечера самолёт приземлился на аэродроме Женевы.

14

Для Вероник я отсутствовал полтора месяца, а для меня разлука длилась три жизни с другими женами и детьми. Я смотрел на эту женщину, все еще красивую, в самом расцвете женственности, и чувствовал, что она нравится мне даже больше, чем во время начала наших отношений. Она растеряла девичью угловатость и закрепощенность, округлилась и поверила в себя, благодаря чему расцвела. До сих пор пытаюсь понять, что она нашла во мне? Я никогда не был красив, галантен, богат, знатен, хотя и прямо противоположное не про меня. Так, серединка на половинку по всем показателям. При ее красоте могла бы найти и получше, но выбрала меня, рискнула, прожила несколько лет вне брака, что в то время было подвигом. С другой стороны я дал ей всё, что желает не чересчур мечтательная женщина: любящий муж, дети, большой дом, сытая жизнь, не слишком роскошная, но выше, чем у значительного большинства, социальный статус верха среднего класса или низа богачей. В сравнении с сестрами, особенно средней, она самая удачливая.

Вероник почувствовала мою влюбленность и даже смутилась немного. Людей, проживших вместе почти два десятка лет, новая вспышка должна, наверное, испугать или, как минимум, насторожить. Пока мы были на людях, она старалась не показать это, радовалась и плакала вместе с сестрой и матерью вызволению семьи Суконкиных из рук большевиков, которых в Западной Европе настолько демонизировали, что тысяча девятьсот тридцать седьмой год ничего уже не добавит. Когда гости были распределены по спальням и другим комнатам, Вероник ушла в ванную надолго, словно предстоящая ночь — самая важная в ее жизни, нужно не сплоховать. Пришла, пахнущая дорогим мылом, и первым делом выключила свет, чтобы я не увидел что-нибудь лишнее. Легла рядом со мной притихшая, скованная, как в первые наши ночи.

Я не спешил, наслаждался ее смущением, настороженностью.

— Когда Ирэн написала, что ты не вернулся из полета, у меня появилось предчувствие, что мы больше не увидимся. Я уже оплакала тебя, — не выдержала и призналась Вероник.

— Наверху решили переписать сюжет. Видимо, там сочли, что ты наказана недостаточно, — якобы шутливо сказал я и положил руку на ее правую грудь, уже не такую упругую, но налитую, с набрякшим соском, сдавил его, делая больно.

Жена глуповато хихикнула, будто пощекотал ее, а когда поцеловал в губы, подалась ко мне всем телом, теплым и мягким. Я сразу вспомнил всё: что ей нравится, а что не очень, как растянуть удовольствие