– А что произойдет, – спросила Хилари, – если я достигнуконца путешествия?

– То есть?

– Когда я наконец окажусь лицом к лицу с Томом Беттертоном.

Джессоп мрачно кивнул:

– Вы правы – это опасный момент. Могу лишь сказать, что,если все пройдет хорошо, у вас должна быть защита. Я имею в виду, если событиябудут развиваться так, как мы надеемся, но не забывайте, что у этой операцииочень мало шансов на успех.

– Кажется, вы говорили, один из ста? – сухо осведомиласьХилари.

– Боюсь, что меньше. Тогда я еще не знал, что вы собойпредставляете.

– Да, – задумчиво промолвила Хилари. – Для вас я, очевидно,была просто…

Джессоп закончил фразу за нее:

– Женщиной с великолепными рыжими волосами, у которой неосталось стимулов к жизни.

Она покраснела:

– Суровое суждение.

– Но справедливое, не так ли? Я не испытываю жалости клюдям. Прежде всего, это оскорбительно. Обычно жалеют тех, кто жалеет самихсебя. А жалость к себе – один из самых больших камней преткновения всовременном мире.

– Возможно, вы правы, – подумав, согласилась Хилари. –Интересно, вы опуститесь до жалости ко мне, когда меня ликвидируют, или как этоназывается на вашем профессиональном жаргоне?

– Жалости к вам? Вот еще! Я буду ругаться последнимисловами, потому что мы потеряем человека, который кое-чего стоит.

– Наконец-то комплимент. – Сама того не желая, Хилари быладовольна. – Мне пришло в голову еще кое-что, – деловито продолжила она. – Выговорите, что они точно не знают, как выглядела Олив Беттертон, но что, есликто-нибудь узнает меня? У меня нет знакомых в Касабланке, но ведь со мной сюдалетели другие пассажиры. К тому же я могу случайно встретить знакомого средитуристов.

– О пассажирах самолета можете не беспокоиться. Из Парижа свами летели бизнесмены, отправлявшиеся в Дакар, – в Касабланке, кроме вас,сошел только один человек, но он уже улетел назад в Париж. Выйдя из больницы,вы пойдете в другой отель – где заказала номер миссис Беттертон. Вы будетеносить ее одежду, делать прическу в ее стиле, а пара полосок пластыря на лицеизменит вашу внешность. Кстати, с вами будет работать врач. Все сделают подместным наркозом, так что боли вы не почувствуете, но вам придется обзавестисьподлинными следами недавней катастрофы.

– Вы подумали обо всем, – заметила Хилари.

– Приходится.

– Вы ни разу не спросили меня, – вспомнила Хилари, – сказалали мне что-нибудь перед смертью Олив Беттертон.

– Насколько я понял, вас мучили угрызения совести.

– Простите.

– Не за что. Я уважаю вас за эти чувства. Мне бы самомухотелось позволить их себе, но их нет в служебных правилах.

– Она сказала кое-что, о чем, возможно, вам следует знать.«Скажите ему (то есть Беттертону), чтобы он был осторожен. Борис… опасен».

– Борис? – Джессоп с интересом повторил имя. – Ага! Нашвежливый иностранный майор Борис Глидр.

– Вы его знаете? Кто он?

– Поляк. Приходил ко мне в Лондоне. Вроде бы родственникТома Беттертона по первому браку.

– Вроде бы?

– Ну, если этот человек тот, за кого себя выдает, то онкузен покойной миссис Беттертон. Но мы знаем об этом только с его слов.

– Олив Беттертон явно боялась его, – нахмурилась Хилари. –Вы могли бы описать этого человека, чтобы в случае чего мне удалось его узнать?

– Да. Рост – шесть футов, вес – около ста шестидесятифунтов, блондин, довольно деревянное, бесстрастное лицо, светлые глаза,подчеркнуто иностранные манеры, грамотный английский, но с акцентом, военнаявыправка. – После паузы Джессоп добавил: – Я велел проследить за ним, когда онвышел из моего кабинета, но это ничего не дало. Он отправился прямиком вамериканское посольство, откуда принес мне рекомендательное письмо, – онивсегда их посылают, когда хотят соблюсти вежливость и ничего при этом несообщить. Очевидно, он покинул посольство в чьей-то машине или через черныйход, переодетый слугой или посыльным. Думаю, Олив Беттертон была права, говоря,что Борис Глидр опасен.

В маленьком салоне отеля «Сен-Луи» сидели три леди, каждаяиз которых была поглощена своим делом. Миссис Келвин Бейкер, низенькая, пухлая,с подсиненными волосами, писала письма с той же неутомимой энергией, какую онавкладывала в любое занятие. В ней безошибочно можно было узнать хорошообеспеченную путешествующую американку с неиссякаемой жаждой точной информациибуквально обо всем.

Сидя на неудобном стуле в стиле ампир, мисс Хезерингтон, вкоторой столь же безошибочно можно было узнать путешествующую англичанку,вязала один из тех бесформенных на вид предметов одежды, какие всегда вяжутанглийские леди средних лет. Мисс Хезерингтон была высокой, худощавой, с тощейшеей, скверной прической и лицом, выражающим глубочайшее неодобрение всейВселенной.

Мадемуазель Жанна Марико грациозно восседала на стуле, глядяв окно и зевая. Мадемуазель Марико была модно одетой брюнеткой, перекрашенной вблондинку, с некрасивым, но искусно загримированным лицом. Она не проявляланикакого интереса к двум другим женщинам, быстро определив, что они являютсяименно теми, кем кажутся, а подобные личности не вызывали у нее ничего, кромепрезрения. Мадемуазель обдумывала важные изменения в своей сексуальной жизни ине собиралась тратить время на столь жалкие особи из племени туристов.

Мисс Хезерингтон и миссис Келвин Бейкер, проведя пару ночейпод крышей отеля «Сен-Луи», успели познакомиться. Миссис Келвин Бейкер с чистоамериканским дружелюбием заговаривала абсолютно со всеми. Мисс Хезерингтон,тоже жаждущая общения, тем не менее вступала в разговоры только с англичанамиили американцами, занимавшими, по ее мнению, достойное социальное положение.Французов она избегала, если только не убеждалась, что они ведут респектабельнуюсемейную жизнь, о чем свидетельствовали дети, сидящие в столовой вместе сродителями.

Похожий на преуспевающего бизнесмена француз заглянул всалон, но, обескураженный атмосферой женской солидарности, удалился, бросивполный сожаления взгляд на мадемуазель Жанну Марико.

Мисс Хезерингтон начала вполголоса считать петли:

– Двадцать восемь, двадцать девять…

Высокая женщина с рыжими волосами тоже заглянула в комнатуи, поколебавшись, двинулась по коридору к столовой.