– Ссоры бывали?

Опять улыбка и покачивание головой.

– Право, не знаю, инспектор. Их часть дома полностьюотделена от нашей.

– Она была очень дружна с мистером Лоуренсом Брауном, не такли?

Магда Леонидис приняла холодный вид. Широко раскрытые глазаее с упреком уставились на Тавернера.

– Я не думаю, – проговорила она с достоинством, – что вывправе задавать мне подобные вопросы. Бренда дружески относилась ко всем. Онавообще дружелюбно настроена к людям.

– Нравится вам мистер Лоуренс Браун?

– Он очень тихий. Очень милый, но его почти не замечаешь. Яего вообще редко вижу.

– Он преподает хорошо?

– По-видимому. Меня это мало касается. Филип, по-моему,вполне доволен.

Тавернер прибегнул к тактике внезапного нападения:

– Мне неприятно вас об этом спрашивать, но как по-вашему –существовали между ним и миссис Брендой Леонидис любовные отношения?

Магда с величественным видом поднялась:

– Я никогда не замечала ничего подобного. Мне кажется,инспектор, такого рода вопросы вы не должны задавать мне. Все-таки она былаженой моего свекра.

Я чуть не зааплодировал.

Старший инспектор тоже поднялся.

– Скорее вопрос к слугам? – заметил он вопросительно.

Магда промолчала.

Сказав: «Спасибо, миссис Леонидис», – инспектор удалился.

– Радость моя, ты была великолепна, – горячо похвалила матьСофия.

Магда задумчиво покрутила завиток за правым ухом ипосмотрелась в зеркало.

– Д-да, – согласилась она. – Пожалуй, сыграно верно.

София перевела взгляд на меня:

– А вам разве не надо идти с инспектором?

– Послушай, София, как мне себя…

Я запнулся. Не мог же я спросить ее прямо так, при еематери, какая мне отводится роль. Магда Леонидис до сей поры не проявила нималейшего любопытства к моей персоне – пока что я ей пригодился только каксвидетель ее эффектной реплики под занавес о дочерях. Я мог быть репортером,женихом ее дочери, или незаметным сотрудником полиции, или даже гробовщиком –для Магды Леонидис все эти люди составляли публику.

Поглядев вниз, себе на ноги, миссис Леонидис снеудовольствием сказала:

– Эти туфли сюда не подходят. Они легкомысленны.

Повинуясь повелительному кивку Софии, я поспешил вслед заТавернером. Я нагнал его в большом холле, как раз когда он взялся за ручкудвери, ведущей к лестнице.

– Иду к старшему брату, – пояснил он.

Я без дальнейших околичностей изложил ему свои проблемы:

– Послушайте, Тавернер, в конце концов – кто я такой?

– Что вы имеете в виду? – удивился он.

– Что я тут делаю? Предположим, меня спросят, и что яотвечу?

– А-а, понятно. – Он подумал. Потом улыбнулся: – А васкто-нибудь уже спрашивал?

– Н-нет.

– Ну так и оставьте все как есть. «Не объясняй ничего» –отличный девиз. Особенно в доме, где такая неразбериха. У всех полно своихзабот и опасений, им не до расспросов. Ваше присутствие будет восприниматьсякак должное постольку, поскольку вы уверены в себе. Говорить, когда тебя неспрашивают, большая ошибка. Так, а теперь откроем дверь и поднимемся полестнице. Ничего не заперто. Вы, конечно, понимаете, что вопросы, которые я имзадаю, – сплошная чепуха. Да наплевать мне, кто из них был дома, а кого не былои кто где в тот день находился…

– Так зачем же…

– Затем, что это мне позволяет взглянуть на них, составить окаждом мнение, послушать, что они скажут, – а вдруг кто-то ненароком даст мнеключ. – Он на секунду замолчал, потом понизил голос: – Голову даю на отсечение,миссис Магда Леонидис могла бы сболтнуть что-нибудь важное.

– Да, но насколько это было бы надежно?

– Совсем ненадежно, но могло бы дать толчок к расследованиюв новом направлении. У всех в этом проклятом доме было сколько угодно удобныхслучаев и способов это сделать. Мне не хватает мотива.

Наверху доступ в правое крыло преградила запертая дверь. Наней висел медный молоток, и инспектор послушно постучал.

В то же мгновение дверь с силой распахнулась. Мужчина,который открыл ее, очевидно, как раз собирался выйти. Это был неуклюжий широкоплечийгигант, волосы у него были темные, взъерошенные, лицо донельзя уродливое и в тоже время приятное. При виде нас он тут же со смущенным видом отвел глаза –привычка, нередко свойственная честным, но застенчивым людям.

– Ох, боже мой, – пробормотал он, – заходите. Сделайтеодолжение. Я как раз уходил… но неважно. Проходите в гостиную. Сейчас приведуКлеменси… ах, ты уже здесь, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… Где жесигареты? Погодите минутку. С вашего разрешения… – Он налетел на ширму, нервнопробормотал: «Прошу прощения» – и выскочил из комнаты. Словно вылетел огромныйшмель, оставив позади себя тишину.

Миссис Роджер Леонидис продолжала стоять у окна. Меня сразуже заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты. В том, что это была еекомната, у меня не возникло никаких сомнений.

Стены были выкрашены в белый цвет, настоящий белый, а не тотцвет слоновой кости или бледно-кремовый, какой обычно подразумевается подсловом «белый», когда речь идет об отделке дома. Картины отсутствовали, лишьнад камином висела одна – геометрическая фантазия из темно-серых и темно-синихтреугольников. Минимум мебели, только самое необходимое, три-четыре стула,столик со стеклянным верхом, небольшая книжная полка. Никаких украшений. Свет,простор, воздух. Комната являла собой полную противоположность нижней гостиной,сплошь заставленной парчовой мебелью и цветами. И миссис Роджер Леонидисразительно отличалась от миссис Филип Леонидис. Чувствовалось, что в МагдеЛеонидис заключается несколько женщин одновременно и в любой момент можетпроявиться любая из них. Но Клеменси Леонидис, убежден, неизменно оставаласьсама собой. Женщина с ярко выраженной индивидуальностью. На вид ей было околопятидесяти. Седые, очень коротко подстриженные на итонский манер волосы таккрасиво росли на ее изящной голове, что эта стрижка, всегда казавшаяся мнеуродливой, не безобразила ее. Умное, тонкое лицо, какой-то особенно пытливыйвзгляд светло-серых глаз. Простое темно-красное шерстяное платье изящнооблегало ее стройную фигуру.