Вот женщина, внушающая тревогу, мелькнуло у меня… потому чтокритерии, по которым она живет, явно не те, по которым живут обыкновенныеженщины. Я сразу понял, почему София употребила слово «безжалостность» вприменении к ней. Комната отдавала холодом, и я даже поежился.

Клеменси Леонидис произнесла спокойным тоном хорошовоспитанной женщины:

– Садитесь, пожалуйста, старший инспектор. Есть ликакие-нибудь новости?

– Причиной смерти был эзерин, миссис Леонидис.

Она задумчиво проговорила:

– Значит, это убийство. Несчастный случай, как я понимаю,исключается?

– Да, миссис Леонидис.

– Будьте, пожалуйста, помягче с моим мужем, старшийинспектор. На него эта новость очень сильно подействует. Он боготворил отца ивообще переживает все очень остро. Он человек эмоциональный.

– Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?

– Да, вполне хороших. – И спокойно добавила: – Мне он неочень нравился.

– Почему?

– Мне не нравились его жизненные установки и его методы.

– А как вам нравится миссис Бренда Леонидис?

– Бренда? Я редко ее вижу.

– Не думаете ли вы, что между нею и мистером ЛоуренсомБрауном что-то было?

– Вы хотите сказать – что-то вроде романа? Не думаю. Да мне,собственно, и неоткуда это знать.

Голос ее звучал равнодушно.

В комнату ворвался Роджер Леонидис, и снова возникловпечатление, что влетел огромный шмель.

– Меня задержали, – выпалил он. – Телефон. Ну что,инспектор, есть новости? Что послужило причиной смерти отца?

– Смерть вызвана отравлением эзерином.

– Что вы говорите! Боже мой! Значит, все-таки это она! Незахотела ждать! Он ее подобрал, можно сказать, из грязи, и вот награда. Она егохладнокровно убивает! Боже мой, как подумаю, все во мне закипает.

– У вас есть конкретные основания так думать? – спросилТавернер.

Роджер заходил по комнате, ероша волосы обеими руками.

– Основания? А кто же еще мог? Я ей никогда не доверял, онавсегда мне не нравилась! Никому не нравилась. Мы с Филипом в ужас пришли, когдаотец однажды явился домой и сообщил о своей женитьбе. В его возрасте! Безумие,чистое безумие! Отец был человеком поразительным, инспектор. Живой ум, как усорокалетнего. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Он все для меня сделал, ниразу не подвел. Это я его подвел… как подумаю…

Он тяжело опустился в кресло. Жена спокойно подошла к нему:

– Хватит, Роджер, хватит. Не взвинчивай себя так.

– Да, душа моя, знаю. – Он взял ее за руку. – Но как я могуоставаться спокойным… Как могу не испытывать…

– И все-таки мы все должны сохранять спокойствие. Старшийинспектор нуждается в нашей помощи.

– Это верно, миссис Леонидис.

– Знаете, чего мне хочется? – закричал Роджер. – Мне хочетсязадушить эту женщину своими руками. Отнять у бедного старика несколько летжизни! Будь она сейчас здесь… – он вскочил, его трясло от ярости. Он протянулвперед руки, скрючив пальцы, – …я задушил бы ее, задушил…

– Роджер! – одернула его Клеменси.

Он смущенно взглянул на нее:

– Прости, душа моя. – Он обернулся к нам: – Извините меня. Яне владею собой. Я… Простите…

И он опять вышел из комнаты.

Клеменси Леонидис с едва заметной улыбкой проговорила:

– На самом деле Роджер мухи не обидит.

Тавернер вежливо улыбнулся. А затем начал задавать своиобычные рутинные вопросы.

Клеменси Леонидис отвечала кратко и точно. Роджер Леонидисбыл в день смерти отца в Лондоне, в Боксхаузе, у себя в управлении. Вернулся онзасветло и какое-то время, как обычно, провел с отцом. Сама она, как всегда,находилась в Институте Ламберта на Гауэр-стрит, где она работает. Вернуласьдомой почти в шесть вечера.

– Видели ли вы свекра?

– Нет. В последний раз я его видела накануне, мы пили с нимпослеобеденный кофе.

– А в день смерти вы его видели?

– Нет. Я, правда, ходила на его половину, Роджерупоказалось, что он оставил там свою трубку – очень ценную вещь. Но, каквыяснилось, он оставил ее на столике в коридоре, так что мне не пришлосьбеспокоить свекра. Он часто ложился около шести вздремнуть.

– Когда вы услыхали о том, что он заболел?

– Бренда прибежала и сказала. Примерно в половине седьмого.

Вопросы эти, как я знал, ничего не значили, но я видел, скаким пристальным вниманием изучает инспектор Тавернер эту женщину. Он задал ейнесколько вопросов о характере ее работы в институте. Она объяснила, что работасвязана с радиационным эффектом атомного распада.

– Значит, вы работаете над атомной бомбой?

– Нет, в моей работе нет ничего разрушительного. Институтпроводит эксперименты по терапевтическому действию.

Тавернер наконец встал и изъявил желание познакомиться сэтой частью дома. Она как будто слегка удивилась, но вполне охотно провела ихпо всей квартире. Спальня с двумя односпальными кроватями под белымипокрывалами и лишь самые необходимые туалетные принадлежности снова напомнилимне больницу или монашескую келью. Ванная тоже выглядела аскетично – не былотут ни роскошного оборудования, ни общепринятой коллекции косметики. Пустаякухня блистала чистотой и содержала лишь множество полезных приспособлений,экономящих хозяйский труд. Наконец мы подошли к двери, которую Клеменсиотворила со словами: «Это личная комната мужа».

– Входите, – окликнул нас Роджер. – Входите.

Я с облегчением перевел дух. Что-то в суровой чистотеквартиры действовало на меня угнетающе. Зато эта комната была сугубоиндивидуальна. Большое бюро с деревянной шторкой, беспорядочно набросанные нанем бумаги, старые трубки и табачный пепел. Большие вытертые кресла. Персидскиековры на полу. На стенах выцветшие фотографии: школьники, игроки в крикет,военные; акварельные наброски пустынь, минаретов, а также парусники и морскаятематика, морские закаты. Словом, приятная комната, принадлежащая славному, дружелюбному,компанейскому человеку.

Роджер неловкими руками достал из стеклянного шкафчика иразлил по стаканам что-то, при этом скинув мимоходом с одного из стульев книгии бумаги.