– У меня тут полный ералаш. Я начал разбирать завалы.Уничтожаю старые бумаги. Скажите, когда хватит.

Инспектор от выпивки отказался.

– Вы должны меня извинить, – продолжал Роджер. Он принес мнестакан и, наливая, говорил с Тавернером, повернув назад голову: – Я не могсовладать с собой.

Он с виноватым видом оглянулся на дверь, но КлеменсиЛеонидис в комнате не было.

– Редкая женщина, – сказал он. – Я имею в виду мою жену. Всеэто время она держится великолепно – великолепно! Не могу выразить, как явосхищаюсь ею. Она пережила тяжелый период – ужасающий. Еще до того, как мыпоженились. Ее первый муж был прекрасный человек – прекрасной души, я имею ввиду. Но очень хрупкого здоровья, туберкулез, сами понимаете. Он занималсяважной исследовательской работой по кристаллографии, если не ошибаюсь. Работой,мало оплачиваемой и требующей большой затраты сил. Но он не хотел отступаться.Она работала как вол, фактически содержала его и все это время знала, что онумирает. И ни одной жалобы, ни намека на усталость. Она всегда повторяла, чтосчастлива. Потом он умер, и она очень тяжело переживала его смерть. В концеконцов она согласилась выйти за меня замуж. Я был так рад дать ей немного покояи счастья. Мне хотелось, чтобы она оставила институт, но она, разумеется,считала своим долгом продолжать работать – еще шла война. Но и сейчас онаиспытывает потребность в работе. И она чудесная жена, о лучшей и мечтатьнельзя. Господи, как мне повезло! Я на все для нее готов.

Тавернер ответил что-то приличествующее. Затем принялся засвои обычные расспросы: когда он услыхал, что отцу плохо?

– За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо, она сказала,что у него какой-то приступ. Всего полчаса назад я сидел с моим дорогим отцом.И все было в порядке. Я бросился к нему. Лицо у него посинело, он задыхался. Якинулся вниз, к Филипу. Филип позвонил доктору. Я… мы ничего не могли поделать.Я, конечно, тогда и думать не думал, что тут какие-то фокусы. Фокусы? Я сказал– фокусы? Господи, ну и слово выбрал.

С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались наконец изнасыщенной эмоциями атмосферы роджеровской комнаты и очутились опять наплощадке лестницы.

– Уф! – с облегчением вздохнул Тавернер. – Какой контраст посравнению с другим братцем. – И добавил без особой последовательности: –Занятно, как комнаты много говорят об их обитателях.

Я согласился с ним, и он продолжал:

– И еще занятно, как люди подбирают себе партнеров.

Я не совсем понял, кого он имел в виду – Клеменси и Роджераили Филипа и Магду. Его слова были равно применимы к обеим парам. И тем неменее оба брака можно было отнести к разряду счастливых. Во всяком случае, бракРоджера и Клеменси.

– Я бы не сказал, что он похож на отравителя, а вы каксчитаете? – сказал Тавернер. – Так сразу на него не подумаешь. А впрочем,никогда не угадаешь. Вот она больше подходит на эту роль. Она безжалостная.Может, даже немного сумасшедшая.

И опять я согласился с ним.

– Правда, не думаю, – добавил я, – что она способна убитьтолько из-за того, что не одобряет чьих-то жизненных позиций. Но может быть,если она ненавидела старика… Впрочем, не знаю, совершаются ли убийства простоиз одной только ненависти?

– Крайне редко, – отозвался Тавернер. – Сам я никогда стакими случаями не сталкивался. Нет, думаю, нам надо держаться миссис Бренды.Хотя, бог знает, найдем ли мы когда-нибудь доказательства.

Горничная отворила нам дверь в противоположное крыло. Привиде Тавернера у нее сделалось испуганное и в то же время слегка презрительноевыражение лица.

– Хотите видеть хозяйку?

– Да, пожалуйста.

Она провела нас в большую гостиную и оставила одних.

Размеры комнаты были те же, что и у гостиной под ней. Мебельбыла обита плотным кретоном веселой расцветки, на окнах висели полосатыешелковые портьеры. Над камином я увидел портрет, который буквально приковал мойвзгляд – и не только из-за мастерства художника, но также из-запритягательности изображенного лица. Это был портрет старика в черной бархатнойскуфейке, с темными пронзительными глазами и головой, глубоко ушедшей в плечи.Холст, казалось, излучал жизненную силу и энергию, исходившую от старика.Сверкающие глаза глядели прямо в мои.

– Это он самый и есть, – проговорил инспектор Тавернер. –Писал художник Огастес Джон. Личность, ничего не скажешь.

– Да, – согласился я, сознавая, что этот односложный ответне отражает моих впечатлений.

Теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хевиленд, говоря,что в доме без него пусто. Это был тот самый человек, который построилскрюченный домишко, и теперь без него домишко утратил свой смысл.

– А вон его первая жена, портрет кисти Сарджента.

Я вгляделся в картину, висевшую в простенке между окнами.Сарджент, как и на многих своих портретах, обошелся с оригиналом довольножестоко. Удлиненное лицо было, на мой взгляд, чрезмерно вытянутым и даженемного, что называется, лошадиным, хотя и чувствовалось, что художник при этомсоблюдал верность натуре. Красивое лицо, но безжизненное. Неподходящая жена длямаленького энергичного деспота, ухмыляющегося с портрета над камином.

Дверь открылась, и вошел сержант Лэм.

– Слуг я опросил, как мог, сэр, – доложил он. – Но безуспеха.

Тавернер вздохнул.

Сержант Лэм достал записную книжку и уселся в дальнем концекомнаты, чтобы не мешать.

Дверь снова отворилась, и появилась вторая жена АристидаЛеонидиса.

Черное, из очень дорогой ткани, просторное платье с закрытымворотом и длинными, до запястий, рукавами окутывало ее всю. Она двигалась сленивой грацией, и траур ей, безусловно, шел. Лицо было хорошенькое, нопресное. Довольно густые каштановые волосы были уложены чересчур затейливо. Онанапудрила и нарумянила лицо и накрасила губы, но видно было, что она недавноплакала. На шее у нее была нитка очень крупного жемчуга, на одной руке – кольцос большим изумрудом, на другой – кольцо с громадным рубином.

И еще одно я заметил: она выглядела испуганной.

– Доброе утро, миссис Леонидис, – непринужденным тономприветствовал ее Тавернер. – Простите, что опять беспокою вас.

Она ответила невыразительным голосом:

– Наверное, этого не избежать.

– Должен вам сказать, миссис Леонидис, что, если вы хотитепригласить вашего поверенного, это в порядке вещей.