— Черт возьми! — воскликнул вдруг Амбруаз,извлекая свой возбужденный орган из зада очаровательного тринадцатилетнегопедераста. — Даже не знаю, что бы такое придумать, что сотворить в моембезумном состоянии. У меня все чаще случаются приступы гнева при виде этойдевчонки, — продолжал он, указывая на Октавию. — Мы не один разреформировали новеньких в самый первый день, как они здесь появлялись. Мы ждемпополнения: на этой неделе мы примем еще двух или трех, которые гораздо лучше,чем она. Кстати, есть одно семнадцатилетнее создание, не уступающее грациям,которое мне показалось бесподобным. Поэтому предлагаю отделаться от этойпотаскушки. Мы все ее сношали, нет среди нас ни одного, кто не совал бы ей членво влагалище, в задницу или в рот, так что ничего нового она нам не предложит,и потом…

— Я не согласен, — прервал его Жером, — невсе так быстро устают, как Амбруаз; с этой девчонкой мы еще можем вкуситьтысячу удовольствий, одно пикантнее другого. Давайте мучить ее, терзать — этобудет правильно, но убивать ее рано.

— Ладно, — проворчал Амбруаз, яростно глядя набедняжку, стиснув ее шею ногами, — тогда я предлагаю поступить с нейследующим образом, если общество со мной не согласно: пусть тот, кто не хочет испражниться,представит к ее горлу нож и без предупреждения колет ее, если она не проглотитдерьма всех остальных.

— Чудесно… восхитительно! — закричали Сильвестр иСеверино.

— Вот за это я и люблю Амбруаза, — заметилАнтонин. — Я уж и не помню, как давно кончаю только благодаря идеям этогомерзавца. А что будет с теми, кто облегчится?

— Жюстина, — предложил Амбруаз, — вычистит имзадницу языком, другая девица возьмет набалдашник кого-нибудь из нашихдолбильщиков и будет вставлять его по очереди им в зад, тем временем один гитон[42] должен сосать им член, другой — пускать в рот газы.

— И на этом все кончится? — спросилСильвестр. — Клянусь своим задом, сожрать пять порций дерьма — не такое ужбольшое наказание! Я, например, съедаю дюжину для собственного удовольствия.

— Нет, нет, — вставил Северино, — на этомдело не кончится: после того, как облегчившемуся монаху прочистят задницучленом, он получит право избить жертву до крови.

— В добрый час, — сказал Амбруаз, — при этомусловии я согласен, но без этого ни за что.

Предложенные мерзости начались и скоро достигли апогея. Юныйвозраст и красота девочки еще больше разжигали пыл негодяев, и пресыщение, нововсе не милосердие, позволившее ей, наконец, добраться до своей комнаты,подарило бедняжке, по крайней мере на несколько часов, отдых, в котором она такнуждалась.

Жюстина, которая очень близко сдружилась с этойочаровательной девушкой и очень хотела, чтобы та заняла в ее сердце местоОмфалы, старалась сделаться ее наставницей, однако в ту ночь Северино пожелалиметь нашу героиню в своей постели. Мы уже упоминали, что чувствительнаяЖюстина имела несчастье возбуждать желания этого содомита сильнее, нежелиостальные девушки, и вот уже месяц, как она почти каждую ночь спала в егокелье: немногих женщин он сношал в зад с таким усердием и постоянством; онрешительно отдавал ей предпочтение в смысле формы ягодиц, температуры и узостиануса — что еще нужно поклоннику содомии? Но на этот раз распутник был утомленчрезвычайно и нуждался в экспериментах. Очевидно, боясь, что не сможетпричинить достаточно страданий чудовищным орудием, которым одарила его природа,он вознамерился содомировать Жюстину искусственным фаллосом двенадцати дюймов вдлину и семи в окружности. Бедная девушка перепугалась и начала возражать,ответом ей были угрозы и удары, и она подставила свой зад. За несколько сильныхтолчков инструмент вошел далеко вглубь. Жюстина истошно закричала, монахпозабавился, затем, после еще нескольких движений взад-вперед, неожиданноизвлек годмише[43] и сам внедрился в подготовленное отверстие.Вот уж действительно необычный каприз! Не правда ли, что у мужчин обыкновенносовсем противоположные желания?

Наутро, немного посвежевший, он захотел испытать другоеприспособление для пытки. Он показал Жюстине орудие, более впечатляющее, чемиспользовал накануне. Это была пустотелая штука, снабженная поршнем,выталкивающим воду с невероятной скоростью через отверстие, которое создавалострую более двух дюймов в окружности. Сам инструмент имел девять дюймов вобхвате и шестнадцать в длину. Северино набрал в него очень горячей воды иприготовился затолкнуть его внутрь. В ужасе от предстоящего опыта, Жюстинабросилась к его ногам просить пощады, но монах пребывал в одном из техэнергетических состояний, когда человек глух к голосу жалости, когда страсти,более красноречивые, заглушают его и порождают весьма опасную жестокость.Северино с гневом пригрозил ей, Жюстина, трясясь всем телом, изготовилась.Коварная машина погрузилась на две трети, и вызванный ею разрыв в сочетании сочень высокой температурой едва не лишил ее чувств. В это время настоятель непереставал осыпать оскорблениями и ударами дежурную девушку, которая возбуждалаего, натирая ему член о ягодицы своей подруги. Через четверть часа такихупражнений, причинявших Жюстине невыносимую боль, поршень сработал и выбросилструю почти кипящей воды в самую глубь ее влагалища. Жюстина потеряла сознание;Северино пришел в восторг и быстро совершил с бесчувственной девушкой актсодомии; потом ущипнул ее грудь, чтобы привести ее в чувство; наконец онаоткрыла глаза.

— Что это с тобой? — поинтересовался монах. —Ничего особенного не произошло: иногда мы еще и не так обращаемся с вашимипрелестями. Скажем, пучок колючек, черт меня побери! Хорошо посыпанный перцем,смоченный уксусом; его заталкивают во влагалище кончиком ножа — самое лучшеесредство, чтобы разогреть вашу пещерку. При первой твоей оплошности ты этоиспытаешь сама, — прибавил злодей и кончил при этой мысли в прелестный задсвоей жертвы. — Не сомневайся, шлюха! Ты это испытаешь, а может быть,чего-нибудь и похуже; не пройдет и двух месяцев, как ты познаешь это.

Наконец наступило утро, и Жюстину отпустили.

Она застала свою новую подругу всю в слезах и постараласькак можно лучше успокоить ее; но не так-то просто смириться с таким жестокимповоротом судьбы. У Октавии были неистребимые запасы добродетельности,чувствительности и религиозности, и от этого ей было еще горше. Однако встретивродственную душу, она скоро завязала с нашей отзывчивой сиротой самую теснуюдружбу, и обе нашли в ней силы противостоять общим несчастьям.

Но обреченная Октавия недолго наслаждалась этими нежнымиотношениями. Не зря было сказано Жюстине, что срок пребывания в монастыренисколько не влияет на реформацию, что это диктуется капризом монахов иликакими-то другими соображениями, так что реформировать жертву могли и черезнеделю и по истечении двадцати лет. Октавия находилась в обители только двамесяца, когда Жером объявил ей о близкой реформации, хотя именно он имел к нейсамое сильное влечение, с ним она спала чаще всего и провела в его келье ночьдаже накануне ужасного события. Она была обречена не одна: дивное созданиедвадцати трех лет от роду, жившая в монастыре с самого рождения, девушка вышевсяких похвал, чей нежный и отзывчивый характер как нельзя лучше соответствовалее романтической внешности, которую подарила ей природа, — одним словом,настоящий ангел, — была замучена в тот же день, и вопреки обычаю монахирешили убить их вместе. Эту восхитительную девушку, отцом которой, какпоговаривали, был Сильвестр, звали Мариетта. Грандиозные приготовленияпредшествовали этой кроваво?? церемонии, и поскольку наша героиня к своемунесчастью была назначена присутствовать в числе почетных приглашенных, читательне осудит нас за то, что мы в последний раз опишем чудовищное поведение монаховво время оргии.