Северино прочистил обе задницы, запечатлев на каждойкрасноречивые следы своей жестокости.

Клемент не совокуплялся, зато изрядно потрепал обе жертвы.

Антонин прочистил им вагины, затем обеспокоясь, как бы онине забеременели, засунул в каждую длинную иглу, да так глубоко и тщательно, чтоотыскать ее не было никакой возможности.

Амбруаз совершил с ними содомию и сдавил им груди настолькосильно, что они потеряли сознание.

Сильвестр сношал их во влагалище, оставив на их животе,спине и ягодицах более двадцати глубоких порезов, нанесенных острым ножом. Ониспытал оргазм, вспоров правую щеку дочери.

Жером отстегал их девятихвостой плетью со стальныминаконечниками, которая измочалила их до крови и вырвала несколько кусочковплоти на ягодицах, после чего долго сношал их в рот.

На этом процедура закончилась, возобновился круговой обход.Монахи вернулись по своим углам, захватив с собой девушек или юношей, или и техи других, повинуясь желаниям, которые их возбуждали в тот момент.

Жюстина была при Амбруазе. И надо же было случиться, чтоэтот злодей потребовал, чтобы она истязала Октавию, свою любимую подругу! Когдаона отказалась, общество тут же собралось для обсуждения столь серьезногопроступка. Открыли карательный кодекс: Жюстина подпадала под действие седьмойстатьи. Но поскольку речь шла о четырехстах ударах кнутом, трое монаховпредложили подвергнуть ее действию статьи двенадцатой, трое других высказалисьпротив, но не потому, что сочли это дело слишком суровым наказанием, а простопо той причине, что к двум сотням ударов от руки каждого монаха, кои были ейвыданы немедленно и с тем остервенением, которое обыкновенно сопровождалопохоть этих господ.

Флер д'Эпин, обслуживающая Сильвестра, вскоре была уличена впроступке того де рода: жестокосердный отец Мариетты хотел заставить подругудочери заклеймить ей грудь каленым железом. Флер д'Эпин воспротивилась,Сильвестр, взбесившийся Сильвестр, который возбудился как мул и сперма которогосочилась со всех пор, самолично занялся экзекуцией и, вооружившись дубиной, такжестоко избил несчастную, что ее пришлось унести полумертвую. Это уже былонарушение прав общества: Северино потребовал у Сильвестра объяснений. Наказаниядолжны были выноситься всем обществом и приводиться в исполнение сообща, но вданном случае возбуждение было велико, проступок был слишком дерзок, иСильвестр не сдержался и несколько переусердствовал.

Вызвали другую девушку и забыли об этом прискорбном событии,которое, скорее всего, стоило жизни бедной Флер д'Эпин. Между тем жестокостипродолжались и дошли до того, что если бы их не прервали приглашением к столу,жертвы не смогли бы дожить до срока, который предписывали правила таких оргий.Итак, обреченных поручили заботам дуэний, которые их обмыли перевязали, смазалиэлексирами и снова установили на пьедестал, где они оставались обнаженными впродолжении ужина, подвергаясь всем гнусностям, рождавшимся в воспаленном мозгумонахов.

Нетрудно предположить, что на подобных празднествах похоть,сладострастие и жестокость всегда доходили до предела. В этот раз монахипожелали трапезничать только на ягодицах нескольких девушек, остальныепримостившись на полу у их ног, лизали им члены и яички; свечи вставили в анусымальчиков, обедающие пользовались салфетками, которыми до этого две неделиподтирали задницу, а по углам стола возвышались четыре кучки дерьма. Три дуэньиобслуживали монахов и подливали им вина, которым предварительно помыли себеягодицы, задний проход, влагалище, подмышки и рот. Помимо этого под рукой укаждого монаха лежал небольшой лук со стрелами, время от времени онизабавлялись тем, что посылали их в тело жертв, и при каждом попадании брызгалфонтанчик крови, которая заливала пьедестал.

Что до пищи, она была превосходна во всех отношениях: обилия,сытности, изысканности; самые редкостные вина подавались вперемежку с легкимизакусками, ликеры были самые выдержанные, и головы очень скоро затуманились.

— Я не знаю ничего, — проговорил Амбруаззаплетающимся языком, — что бы лучше сочеталось, чем радости пьянства,гурманства, сладострастия и жестокости: невозможно предугадать, что вам придетв хмельную голову, а силы, которые придает Бахус богине сластолюбия, всегдаоказываются ей как нельзя кстати.

— Это настолько справедливо, — добавилАнтонин, — что я никогда не занимался утехами, не напившись как следует,ибо только в таком состоянии я чувствую себя в форме.

— А вот наши потаскухи, — заметил Северино, —вряд ли в восторге от этого, потому что, когда вино и ликеры нас воспламеняют,им приходится несладко.

В этот момент из-под стола раздался ужасный крик:

Северино без всякого повода, с единственным намерениемсовершить злодейство, только что вонзил нож в левую грудь восемнадцатилетнейдевушки, прекрасной как Венера, которая сосала его. Ручьем хлынул кровь,несчастная свалилась без чувств. Хотя Северино был старшим, у него спросили опричине такой жесткости.

— Она меня укусила, — спокойно отвечал он, —и я ей отомстил.

— Черт побери, — заворчал Клемент, — этоочень серьезный поступок; я требую наказать мерзавку в соответствии спятнадцатой статьей нашего кодекса, который предписывает на час подвесить заноги ту, которая неуважительно отнеслась к монахам.

— Да, — согласился Жером, — но это касаетсяобыденной жизни, а в разгар сладострастных утех это еще более серьезноепреступление: речь идет, как минимум, о двух месяцах в темнице на хлебе и водеи о порке по два раза на дню, так что я требую соблюсти правила.

— Мне кажется, — вставил Сильвестр, — этотслучай не вписывается в наш кодекс, поэтому наказание должно быть строгим и вто же время не обязательно указанным в кодексе. Я хочу, чтобы виновницунаказало все общество, поэтому предлагаю, чтобы она четверть часа провела скаждым из нас в самом глубоком каземате подземелий, чтобы после этого годпровалялась в постели, и пусть Северино последним позабавится с ней.

На том и порешили. Жертва, которой даже не перевязали рану,находилась в таком состоянии, что ее пришлось оттащить волоком к меступредстоящего наказания. Там ее навестили все монахи по очереди, после истязанийее уложили в кровать, где она скончалась на следующий день.

Не успели шестеро распутников собраться за столом послесвоего ужасного похода в подвалы, как дуэньи объявили, что им хочетсяиспражниться.

— Только в тарелки! Только в тарелки! — закричалКлемент.

— Лучше нам в рот, — предложил Сильвестр. Мнениепоследнего перевесило, и вот наши монахи запрокинули головы, пожилые женщинывлезли на стол и, прижимаясь задницей к лицу распутников, наполнили им глоткигазами, мочой и испражнениями.

— Наслаждаться этими старыми стервами, когда у насстолько юных и очаровательных предметов, — заметил Жером, — это,по-моему, лучшее доказательство нашего крайнего извращения.