Я видела пульсирующую у него на шее жилку, бьющуюся, какптица в кулаке. И его зверь тоже был в кулаке, кулаке контроля и страха. Яощущала его, будто он действительно бился в теле Ричарда, как волк в клетке взоопарке: бегал, бегал, и не мог вырваться на свободу. Пусть клетка большая ипросторная, но все равно клетка. Райна подсунула мне изображение, от которого ярухнула на колени. Я увидела Ричарда, придавленного моим телом, прикованного ккровати, и когда он вошел в меня, он тут же перекинулся. Это облегчение дляоборотня, все остальное с этим не сравнимо.

Ричард склонился передо мной:

— Что с тобой?

Он тронул меня за руку, и вот этого не надо было. Мой зверьбросился, рыча, сквозь кожу, столкнулся со зверем Ричарда, и удар отдался уменя в животе и в ребрах, как удар кулаком. Ричард пошатнулся и упал,уцепившись за меня, и мы сплелись на миг, прижавшись друг к другу. Ardeurпылалнад нами невидимым пламенем, и мы стояли на коленях посреди огня, как фитильсвечи. Сердце Ричарда билось о мои руки, прижатые к его груди, будто моя кожапревратилась в барабан, в который бьют изнутри, наполняя меня ритмом его тела.А мое сердцебиение перешло в тело Ричарда. Взлеты и падения наполнили нас,пульс и ритм друг друга, и я уже не знала, где его сердце и где мое, чья кровьтечет по нашим жилам. На один трепетный миг мы сжались в одно целое, будто кожаисчезла и мы стали тем, чем обещали нам метки — единым существом, единым телом,единой душой. Сила распадалась, потому что Ричард сопротивлялся ей, какутопающий воде: ее можно было подвинуть, разорвать, разбрызгать, но оназаливала тебя, поглощала вновь. Ричард завопил, я почувствовала, как он упалназад.

Я открыла глаза, когда он убрал руку, а моя рука пыталась ееудержать. Он уже почти освободил руку, только пальцы еще были зажаты в моей,когда ardeurнавалился на нас, и я поняла, что контроль у Ричарда настолькоослаблен, что я могу кормиться. Я ощутила его смятение, попытки решить, чтоудерживать и что отдать. Я заметила, что щиты давно уже сняты, потому что он немог удерживать метки закрытыми, себя в образе человека, не дать мне кормиться —и все это одновременно. Он снова вскрикнул, и я ощутила его решение,сознательный выбор меньшего зла. Он затолкнул своего зверя вниз, вниз, далековглубь себя, закрыл между нами метки, как захлопывают дверь. Так это быловнезапно, что мир пошатнулся. На миг меня одолело головокружение, почтитошнота, но ardeurподнялся над нами, сквозь нас, как громоподобная тварь,грозящая раздавить нас подошвой, и мы стали всего лишь плотью, костью, кровью,всего лишь мясом, всего лишь голодом. Я увидела, как выгнулась спина Ричарда,запрокинулась голова, и сквозь ardeur яощутила нарастающее давление, напряжениев его теле за миг до того, как горячее освобождение хлынуло, заливая его, и ядержала его руку, пока тело Ричарда содрогалось от силы освобождения, инаслаждение им подняло меня на колени, будто сама сила приподнимала меня,держала, покачивала, и я питалась, питалась, питалась, пока мы оба не свалилисьна пол, покрытые потом, прерывисто дыша, так и не расцепив рук.

Первым отодвинулся Ричард. Он лежал, трудно дыша, глядяневидящими глазами, сердце его билось слишком быстро, отдаваясь в горле. Онсглотнул слюну с таким звуком, будто это было больно. Я отяжелела после кормежки,будто засыпала, как удав, проглотивший крупную добычу.

Ричард заговорил первым:

— Ты не имела права кормиться на мне.

— Я думала, с этой мыслью ты и остался до утра.

Он медленно сел, будто тело его было избито.

— Так и было.

— Ты ведь не сказал «нет». — Я перевернулась набок, но не пыталась сесть.

Он кивнул:

— Я это знаю и тебя не виню.

Не совсем так, но он пытался меня не винить.

— Ты мог меня остановить, Ричард. Тебе надо было тольколибо оставить открытыми метки, либо выпустить своего зверя. Ты мог неподпустить к себе ardeur.Ты сам выбрал, что контролировать.

— Это я тоже знаю. — Он не глядел на меня.

Я приподнялась на руках, почти села:

— Так в чем же дело?

Он покачал головой и встал. Чуть неуверенно, но встал напол.

— Я ухожу, Анита.

— У тебя это звучит слишком похоже на «навсегда»,Ричард.

Он повернулся и посмотрел на меня пристально:

— Никто от меня кормиться не будет. Никто.

Он так был зажат, что я не могла сказать, каковы егочувства, но они ясно выразились на лице. Это было страдание. В его глазахчиталась глубокая боль, но он так скрыл свой разум, сердце, что я не могланазвать ее причину — знала только, что ему больно.

— Значит, завтра утром ты здесь не будешь, когда сновапридет ardeur?

Я постаралась спросить это как можно более безразлично.

Он покачал головой, густые волосы мотнулись по плечам. Рукаего лежала уже на ручке двери, тело повернулось так, что он почти полностьюскрыл от меня лицо.

— Я не могу это повторить, Анита. Видит Бог, у тебя тоже правило. От тебя тоже никто не кормится.

Я села, обняв колени, крепко прижав их к груди. Кажется, яеще и наготу при этом закрыла.

— Ты теперь ощутил ardeur,Ричард. Если я не могукормиться на тебе, то на ком? С кем ты хочешь, чтобы я это разделила?

— Жан-Клод... — Но он осекся и не договорил.

— Дело бывает после полудня, и он мертв для мира. Он непроснется, чтобы разделить со мной ardeur.

Рука Ричарда сжалась на ручке двери так, что напряглисьбицепсы.

— Тогда Нимир-Радж. Мне говорили, что ты от него ужекормилась.

— Я не настолько хорошо его знаю, Ричард. — Сделавглубокий вдох, я добавила: — И я не люблю его, Ричард. Я люблю тебя. И хочу,чтобы это был ты.

— Хочешь кормиться от меня? Сделать меня своей коровой?

— Нет, — ответила я. — Нет.

— Я никому не еда, Анита. Ни тебе, ни кому-нибудьдругому. Я — Ульфрик Клана Трона Скалы, и я не домашний скот. Я из тех, ктокормится скотом.

— Если бы перекинулся, ты мог бы остановить ardeur,недать мне кормиться от тебя. Почему ты так не поступил?

Он прижался лбом к двери:

— Не знаю.

— Будь честен, Ричард, хотя бы с собой.

Тут он повернулся, и гнев хлестнул по его лицу как плеть.

— Хочешь честно? Ладно, будем честно. Я ненавижу своюсуть, Анита. Я хочу настоящей жизни. Хочу свободы от всей этой дряни. Не хочубыть Ульфриком. Не хочу быть вервольфом. Хочу просто жизни.

— У тебя есть жизнь, Ричард, она только не такая, какты хотел бы.

— И не хочу любить женщину, которой с чудовищами проще,чем мне.