Я молча смотрела на него, прижав колени к груди. Молча —потому что ни черта не могла придумать, что сказать.

— Прости, Анита, но я не могу... я не буду этогоделать. — С этими словами он открыл дверь.

Он открыл дверь, и вышел, и закрыл ее за собой — с тихимтвердым щелчком.

Несколько секунд я просидела не шевелясь. Не помню даже,дышала ли я. Потом медленно выступили слезы, и первый вдох оказался резким,прерывистым, даже в горле заболело. Я медленно свалилась на пол, сжавшись вкомок, в самый тугой комок. Так я лежала и плакала, пока не замерзла до дрожи.

Такой и нашел меня Натэниел. Он стащил с постели одеяло изавернул меня, поднял и влез на кричать, держа меня на руках. Он сидел, прижавменя к изгибу своего тела, но я не чувствовала его сквозь толстое одеяло. Ондержал меня на руках и гладил по волосам. Когда кровать шевельнулась, я открылаглаза и увидела Черри и Зейна, подползавших ко мне. Они трогали меня за лицо,стирали пальцами слезы, свернулись около меня с другой стороны, и я оказалась втепле их тел, как в чаше.

Потом вошли Грегори и Вивиан, они тоже залезли на кровать, имы свернулись в теплое гнездышко тел и одеял. Мне стало жарко, я скинулаодеяло, и руки леопардов заходили по мне, гладя, держа. До меня дошло, что яголая и они тоже. Никто из них ничего на себя не надевал, если я не заставляла.Но касания были целомудренны, утешительны, как тепло тел в куче щенков, и все вэтой куче любили меня по-своему. Может быть, не так, как я хотела бы бытьлюбимой, но любовь есть любовь, и мне иногда кажется, что я выбросила напомойку любви больше, чем многим удается набрать за всю жизнь. Последнее времяя стараюсь быть осторожнее.

Они меня держали, пока я не уснула, устав плакать исогревшись снаружи, но в глубине моего тела осталось холодное, ледяное местечко,которое они согреть не могли. Это было то место, где жила любовь к Ричардупочти с того первого дня, как я его увидела. Но в одном он был прав: мы немогли так продолжать. Я не стала бы. Это было кончено — должно было бытькончено. Он ненавидел свою суть, а теперь и я ненавидела свою. Он сказал, чтохочет кого-то, кому не надо бояться сделать больно, и он действительно этогохотел, но еще хотел кого-то человеческого, обыкновенного. И то, и другое сразуиметь нельзя, но это не могло помешать ему хотеть и того, и другого. Я не могубыть обыкновенной и не знаю, была ли я хоть когда-нибудь человеком. Я не моглабыть той, которой хотел Ричард, чтобы я была, а он не мог перестать этогохотеть. Ричард был загадкой без ответа, а я устала играть в игру, где нельзявыиграть.

Я спала как под снотворным — тяжело, с дурными отрывистымиснами или в полном забвении. Не знаю, когда бы я проснулась, но кто-то лизнулменя в щеку. Если бы меня трясли или звали по имени, я могла бы не обратитьвнимания, но когда тебя кто-то лижет в щеку долгими движениями, не замечатьневозможно.

Я открыла глаза и увидела лицо Черри так близко, что онорасплывалось. Она отодвинулась так, чтобы мне не надо было смотреть, скосивглаза до упора, и сказала:

— У тебя был ночной кошмар, я решила, что надо тебяразбудить.

Голос ее был спокоен, лицо ничего не выражало, было как-тонеопределенно жизнерадостно. Лицо медсестры — бодрое, приветливое и ничего неговорящее. А то, что при этом она была голой и лежала на боку, приподнявшись налокте так, что контуры ее тела выступали изогнутой линией, никак не снижало еепрофессионализм. Я бы никогда не смогла сделать такое лицо, когда я голая. Чтобы ни случилось, я бы осознавала, что на мне нет одежды.

— Не помню, что мне снилось, — сказала я и подняларуку стереть теплую влагу со щеки.

— Ты соленая от этих слез, — сказала она.

Кровать шевельнулась, из-за моего другого плеча возник Зейн.

— А можно мне лизнуть другую щеку?

Это вызвало у меня смех, и это было почти такое чудо, что яразрешила ему — почти. Я села и тут же пожалела об этом. Тело было избито иныло, стонало, будто меня действительно избили. Черт, после настоящего битьяиногда бывало не так больно. Я прижала к себе одеяло — отчасти чтобы прикрытьнаготу, а отчасти от холода.

Откинувшись на спинку кровати, я наморщила брови:

— Ночной, говоришь, кошмар? А который час?

— Около пяти, — ответила Черри. — Я могласказать «дневной», но, как бы там ни было, ты... — она замялась, —хныкала во сне.

Я натянула одеяло плотнее:

— Не помню.

Она села, потрепала меня по колену через одеяло:

— Есть хочешь?

Я покачала головой. Они с Зейном обменялись тревожнымвзглядом — из тех, которые дают понять, как за тебя волнуются. Я разозлилась.

— Слушайте, все у меня в порядке!

Они оба посмотрели на меня.

Я нахмурилась:

— Ладно, все у меня будетв порядке.

Кажется, я их не убедила.

— Мне надо одеться.

Они остались лежать, глядя на меня.

— Что означает: брысь, и дайте мне место.

Они снова обменялись тем взглядом, что меня разозлил, нопосле кивка Черри оба встали и пошли к дверям.

— И сами оденьтесь, — бросила я им вслед.

— Если тебе так будет легче, — ответила Черри.

— Будет.

Зейн отдал честь:

— Твое желание — приказ для нас.

На самом деле это было слишком близко к правде, но я нестала этого говорить. Когда они вышли, я выбрала какую-то одежду, какое-тооружие и пошла в душ, никого не встретив.

Я помылась как можно быстрее, и почему-то не глядя взеркало. Я пыталась не думать, а увидеть в зеркале, что у тебя глазапотрясенной жертвы — такое заставляет задуматься.

Я надела свои обычные черные трусы и лифчик под цвет. Как-товыяснилось, что белого лифчика у меня нет. Вина Жан-Клода. Черные носки, черныеджинсы, черная тенниска, наплечная кобура с «браунингом», «файрстар» вовнутренней кобуре спереди почти теряется на фоне черной тенниски. И еще двоенаручных ножен с серебряными ножами. Мне не нужна была такая огневая мощь,чтобы бродить по дому, особенно когда вокруг столько оборотней, но я как-тобыла не уверена в себе, будто мир сегодня стал менее прочен, чем был вчера. Явсегда полагала, что мы с Ричардом в конце концов что-нибудь придумаем. Не знаючто, но придумаем. Сейчас я в это уже не верила. Ничего мы не придумаем. Ничемдруг для друга не будем, кроме минимально необходимого. Я даже не знала,остается ли в силе приглашение на должность Больверка. Надеялась, что да. Пустья утратила его как любовника, но я не дам ему привести стаю к краху. Если он нестанет мне в этом помогать, то непонятно, как я смогу это предотвратить, но этупроблему будем решать, когда она появится. Сегодня моя цель — пережить,пережить этот день. Я прижала к себе оружие, как любимые игрушки. Если бы ябыла в доме одна или только с Натэниелом, я бы взяла Зигмунда, любимогоигрушечного пингвина. Сами видите, какой был хреновый день.