Насвистывая, я покинула подъезд. В этот момент к домуподъехало такси, из него вылез мужчина среднего роста, лет сорока, узкоплечий,с лысиной, которую он пытался замаскировать, загорелый и улыбающийся. Одногомоего взгляда было достаточно, чтобы узнать в нем Зойкиного мужа, тысячу размне приходилось лицезреть его фотографию и слушать рассказы о том, какой онзамечательный. Я бросилась к машине, сияя тульским самоваром, но тут жепритормозила. Устинов помог выбраться из машины девчушке лет четырех, а вследза ней извлек крашеную блондинку с дочерна загорелой физиономией. Улыбку с менякак ветром сдуло.

— Вы Устинов? — спросила я. Мужчина вздрогнул иобернулся.

— Да, — ответил он как-то неуверенно.

— Где Зойка?

— Зойка? — Он отступил на шаг и испуганнопосмотрел на жену.

— Точно. Так где она?

— А почему вы спрашиваете моего мужа о какой-тоЗойке? — влезла в наш разговор крашеная.

— Заткнись, — посоветовала я.

— Что? — попробовала она быть грозной. Яповторила:

— Заткнись, — еще ласковее, и она, прижав к себедевчушку, наконец умолкла, — Так где она? — вновь задала я вопрос.

— Вам адрес нужен? — торопливо заговорилмужчина. — Я могу объяснить. На Матросова — общежитие, девятиэтажка, втрех шагах от остановки. Номер комнаты я не знаю, — косясь на жену,пробормотал он.

— Найду, — заверила я и сделала шаг в сторону,намереваясь поскорее покинуть двор и этого типа с его крашеной бабой.

— А вы кто ей будете? — вдруг спросил он. Я недумала продолжать беседу, но крашеная выглядела так забавно, тараща на меняглаза, что я ответила.

— Никто. Сидели вместе.

Челюсти у обоих враз отпали, а я порадовалась, для Зойки я, конечно,ничего полезного не сделала, но хоть этим двоим настроение испортила.

Найти общагу оказалось делом нетрудным, унылое серое зданиедействительно было в трех шагах от остановки. Я вошла в квадратный холл сзарешеченным окном и поморщилась: вонь стояла несусветная, пахло капустой иподгоревшим маслом. Стол в центре холла был выкрашен синей краской, на немпритулились чахлая герань и телефонный аппарат с трубкой, в двух местахперетянутой изолентой. Я покачала головой и огляделась, дверь слева вела к лифтам,а чуть дальше начинался длинный темный коридор. Я сделала шаг в томнаправлении, надеясь обнаружить хоть одну живую душу, и тут же была остановленагневным окриком:

— Вам кого?

От неожиданности я вздрогнула и, обернувшись, увидела засвоей спиной худенькую женщину лет сорока и попробовала определить, откуда онапоявилась. Не иначе как пряталась за дверью.

— Здравствуйте, — сказала я, продемонстрировавсчастливую улыбку, которая, кстати, не произвела на нее никакоговпечатления. — Я ищу Устинову Зою Федоровну.

— Зойку? — насторожилась тетка. — А зачем онавам?

— Она моя родственница.

— Нет у нее никаких родственников.

«Вот чертова баба», — подумала я и сказала:

— Значит, знакомая.

— Знакомая… ходят тут всякие…

— В какой комнате она живет? — посуровела я.

— А не скажу, — ответила тетка, глядя мне в глазас большим гневом.

— Ясно. Тогда я сама поищу, — кивнула я и зашагалапо коридору.

— Я тебе поищу. — взвизгнула она и бросиласьследом.

— А ты меня попробуй остановить, — хмыкнула я, необорачиваясь.

Тетка меня догнала, но военных действий предпринимать нестала, а спросила:

— Ты не от этой?

— Что? — Мне пришлось остановиться.

— Не от его стервы крашеной? Оставьте бабу в покое…

— Где Зойка? — теряя терпение, спросила я.

— В сто тринадцатой. Только ей не до гостей сейчас…пьет. А здесь на птичьих правах, не сегодня, так завтра выгонят, а эта, гиена,то сама придет, то подруг подсылает, и каждый раз со скандалом.

— Никакого скандала, — заверила я, узнала, где этасамая сто тринадцатая комната находится, и бросилась туда.

Коридор был такой же длинный и темный, дверь в одну изкомнат распахнута настежь, на кровати сидел лохматый мужик и играл на гармони,толстая баба в дверях, пытаясь перекричать гармонь, что-то ему выговаривала.

Дверь сто тринадцатой была не заперта, я торопливо вошла,отдернула занавеску, отделяющую импровизированную прихожую от самой комнаты, иувидела Зойку. Она сидела за столом, уронив голову на согнутую руку, и то липела, то ли рыдала, сразу не разобрать. Одно было ясно — пьяна она в стельку. Япрошла к столу, взяла в руки бутылку, где на самом донышке плескалась водка, ивыпила. Зойка замолчала и, прищурив один глаз, уставилась на меня.

— Лийка, ты, что ли? — спросила она хрипло.

— Я, — устраиваясь на стуле напротив Зойки,кивнула я со вздохом, а подружка попыталась приподняться.

— Правда ты, — обрадовалась она. — А ярешила, может, померещилось.

— Не померещилось. Это я. Давно пьешь?

— Хрен его знает. Наверное, давно, раз ты здесь. Вотчерт, я ж совсем забыла… С возвращением тебя, — Она поднялась из-за стола,направилась ко мне, нетвердо ступая, и мы обнялись. Зойка была выше меня нацелую голову и весила не меньше ста килограммов, ноги у нее ослабли, оттого ячуть не рухнула под ее весом.

— Задавишь, лошадь здоровая.

— Не-а, я аккуратно, — хихикнула она и выпустиламеня из объятий. — Какой сегодня день? — задумалась Зойка. — Этоправда ты или у меня белая горячка?

— Само собой… А сегодня шестое июня.

— О господи… Прозевала все царствие небесное, точнее,пропила. Прости меня. Лийка. Слышишь? Простишь?

— Прощу, если рожу умоешь. Смотреть на тебя тошно.

Печатая шаг. Зойка пошла за занавеску, где притулился ржавыйумывальник. Надо отдать ей должное, несмотря на лошадиную дозу выпитого, назадона вернулась почти в здравом рассудке. Умылась, причесалась и даже сменилахалат на платье без рукавов.

— Как меня нашла? — спросила она, садясь за стол.

— Твой Петр сказал.

— Он же на юг с молодой женой подался…