Отдал, отдал всё, похищенное из кейса: и документы, ипортмоне, и ноутбук и, самое главное, бесценный конверт. Заодно вернул исодержимое бумажника мистера Калинкинса.

Ведьмовской лес дрогнул перед решимостью паладина ирасступился, пропуская его дальше.

Можно было объяснить свершившееся и иначе, не мистическим, анаучным образом. Профессор коллоквиальной лингвистики Розенбаум всегда говорилстудентам, что точное знание идиоматики и прецизионное соблюдение нюансовречевого этикета применительно к окказионально-бытовой и сословно-поведенческойспецифике конкретного социума способно творить чудеса. Поистине лингвистика –королева гуманитарных дисциплин, а русский язык не имеет себе равных полексическому богатству и многоцветию. «Ты один мне поддержка и опора, овеликий, могучий правдивый и свободный русский язык! – думал Николас,возвращаясь в купе. – Нельзя не верить, чтобы такой язык не был дан великомународу».

* * *

На территорию архивного городка, вместилища государственнойи культурной памяти Российской державы, Николас ступил со священным трепетом –дух захватывало при мысли о том, какие сокровища хранятся за этими серымистенами с подслеповатыми щелеобразными окошками. И где-то там, теперь уже рукойподать – серый листок, на котором Корнелиус фон Дорн выводил буквицы на чужом,недавно освоенном языке.

После получасового стояния в очереди за пропуском идотошного осмотра, которому постовой милиционер, в бронежилете и с автоматом,подверг кейс посетителя, Фандорин наконец оказался в Центральном архивестаринных документов.

Для этого пришлось пересечь уютный, тенистый двор и потомпопетлять меж кирпичных штабелей, бочек с краской и огромных катушек кабеля – вздании шел ремонт.

Ремонт следовало бы произвести лет на пятьдесят раньше – этоНиколас понял, когда поднимался по широкой лестнице, в прежние времена, должнобыть, величественной, но пришедшей в прискорбную захудалость: мраморные ступениистерлись, перила облупились, от статуй и зеркал, некогда украшавших пролеты,остались одни пустые ниши и сиротливые постаменты.

Было ясно, что архив поражен худшей из болезней, какиетолько могут постичь научное учреждение – катастрофическим недостатком, а то иполным отсутствием финансирования. Фандорин сочувственно оглядел рассохшиесяящики каталога, изъеденные молью шторы на высоких окнах, дырявый линолеум ивздохнул. Не зря говаривал сэр Александер, что жизнь новых русских была бы кудаболее сносной, если б они больше уважали прошлое своей страны. А прошлоеобреталось именно здесь, в этих старых стенах – нос магистра истории, чувствительныйк запаху Времени, сразу уловил неподдельность этого магического аромата.

Даже в кабинете директора обстановка была обшарпанной иубогой.

Станислав Кондратьевич Вершинин, медиевист с мировым именем,встретил британского коллегу со всем возможным радушием.

– Как же, как же, помню ваш запрос, мистер Фандорин, –сказал он, усаживая гостя в вытертое до белесости кожаное кресло. – Половинадокумента, найденная в Кимрах, да?

– В Кромешниках, – поправил Николас, почтительно глядя насократовскую лысину автора комментариев к «Вычегодской летописи».

– Да-да, в Кромешниках. Подклет Матфеевских палат, помню.

Директор снял трубку черного телефона (такой аппарат вЛондоне можно было встретить только в антикварном магазине), повертел диск.

– Максим Эдуардович, голуба, не могли бы вы ко мне зайти? –спросил Вершинин, ласково улыбаясь невидимому собеседнику. – Приехал английскийисследователь мистер Фандорин… Да-да, по поводу кромешниковской находки.Помните, мы отвечали на запрос?… Ну вот и чудесно.

Положив трубку, пояснил:

– Максим Эдуардович Болотников, главный специалист отделаобработки. Всё пополнение фондов проходит через него. Прекрасный палеограф и,между прочим, блестящий специалист по семнадцатому веку. Совсем молодой, а ужечетыре монографии издал и докторскую защитил, по Тушинскому Вору, Марии Мнишеки Воренку. Представляете, – Станислав Кондратьевич со значением поднял палец, –его в Стэнфорд приглашали, на огромнейшую зарплату отказался. Патриот! Это унас теперь редкость. Верит в Россию. Восходящее светило, уж можете мнеповерить. Наш архивный Моцарт.

Архивный Моцарт что-то не торопился являться на зовначальства, и для заполнения паузы директор завел разговор о бедственномположении своего учреждения – очевидно, заметил, как иностранец косится накривые стеллажи и ветхий ковер.

– … А в прошлом квартале вообще ни копейки, – вел Вершининнескончаемый жалобный рассказ. – Зарплата у старшего научного двести пятьдесяттысяч, и ту задерживают! Пять аппаратов для микрофильмирования сломанные стоят,починить не на что. Ксерокс забарахлил – это вообще трагедия. Да что ксерокс,уборщицам платить нечем. А уборщицы, знаете ли, не наш брат историк, онибесплатно работать не станут. Стыд и срам, сколько пылищи развелось. Я вам,голубчик, добрый совет дам. Не ходите вы к нам сюда таким щеголем, да еще пригалстуке. Пожалейте пиджак и манжеты. В курточке, в джинсах – в самый разбудет.

Николас был поражен тем, что директор архива даетмалознакомому человеку совет, да еще по такому интимному поводу, как стильодежды. Немного подумав, магистр решил, что это, хоть и бесцеремонно, но оченьпо-русски и, пожалуй, даже симпатично.

– Вот такое у меня положение, хуже губернаторского, –обезоруживающе развел руками Вершинин. – Без денег работать очень, оченьтрудно. А что поделаешь? У государства денег нет. Что бы вы сделали на моемместе?

И растроганный Николас не выдержал. Вершинин дал ему советпервым, да и потом, сам ведь спрашивает. Надо помочь.