Обнаружив, что кейс, хранилище всех ценностей, опозорен ивыпотрошен, магистр кое-как вернул к жизни товарища по несчастью, и обе жертвыгазовой атаки бросились в купе проводника. Тот сидел, пил чай и разглядывал вчерном стекле отражение своего непривлекательного лица.

Отодвинув Николаса плечом, мистер Калинкинс закричал:

– На нас напали бандиты! Это международный терроризм! Меня ивот этого британского подданного отравили нервно-паралитическим газом! Похищеныденьги и вещи!

Проводник лениво повернулся, зевнул.

– Это запросто, – сказал он, глядя на пассажиров безовсякого интереса. – Пошаливают. (Снова это непереводимое ни на один известныйНиколасу язык слово!). Железная дорога за утыренное ответственности не несет. Ато с вами, лохами, по миру пойдешь.

– А где двое молодых людей в спортивных костюмах, с которымивас видел мистер Фэндорайн? – спросил сметаноторговец, впиваясь взглядом вудивительно хладнокровного служителя. – В каком они купе?

– Какие такие люди? – лениво удивился проводник. – Ни с кемя не разговаривал. Брешет твой мистер. – И снова повернулся к своему отражению,пожаловался ему. – Хлебало раззявят, козлы. Пиши потом объясниловки. Идите кдежурному милиционеру. Он в третьем вагоне, ага. И дверку прикройте, дует.

К милиционеру латыш не пошел – сказал, бесполезно, так чтопришлось Николасу отправляться к представителю закона одному.

Лейтенант, которого Фандорин обнаружил в купе у проводницытретьего вагона, сначала и в самом деле никаких действий предпринимать нехотел.

– Поймите, через час и десять минут поезд остановится вПскове, объяснял ему Николас. – Там воры сойдут, и отыскать похищенное будетуже невозможно. Надо просто пройти по составу, и я опознаю этих людей. Яуверен, что это они.

Тягостный разговор продолжался довольно долго, и было видно,что проку от него не будет. Не имелось у англичанина таких аргументов, из-закоторых милиционер застегнул бы пуговицы на мундире, надел портупею иотправился обходить все тринадцать вагонов вместо того, чтобы выпить почетвертой и закусить.

Выручила долговязого иностранца проводница, тем самымподтвердив правоту классической литературы, приписывающей русской бабежалостливое и отзывчивое сердце.

– Да ладно те, Валь, ну чё ты, не гноись, – сказаланездорово полная и химически завитая правнучка некрасовских женщин. – Видишь,беда у человека, сходи. А я пока огурчиков покрошу, редисочку порежу.

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купечетвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столузамусоленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

– Это тот самый костюм, – показал Николас лейтенанту насиний рукав с белой полосой. – Я уверен.

– Документики предъявим, – строго приказал милиционер. – Ивещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

– Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинскойсели, в Пскове сходим. Во, гляди – два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушениеправ личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих молодыхлюдей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки LM, подсолнечных семечек и мелочиничего не обнаружил.

– Ну чего? – спросил Валя в коридоре. – Дальше пойдем иликак?

– Я знаю! – воскликнул Николас. – Они в сговоре с проводникомиз моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передастукраденное, и они сойдут.

– Не, – отрезал милиционер. – Проводника шмонать не буду,себе дороже. – И, подумав, присовокупил. – Без ордера не положено. Вы вот что,мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессильной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Псковеоставалось не более четверти часа. Можно было, конечно, занять пост в тамбуре ипопытаться застичь подлого проводника с поличным – когда будет передаватьдобычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скажем, сунет черезоткрытое окно кому-то, кто заранее дожидается на перроне, а Николас так и будетторчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмоКорнелиуса больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнотаи заучивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика».

Когда в окне зачастили желтые огни, давая понять, что поездвъезжает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверьслужебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

– Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше.Может, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. – Наглец щелкнул себя погорлу и спокойно улыбнулся, кажется, совершенно уверенный в своейбезнаказанности. – Выдите-ка, гражданин. К станции подъезжаем. Гоу, гоу, шнель!

Николас положил неприятному человеку руку на плечо, сильностиснул пальцы и произнес нараспев:

– Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри,тебе жить. Произведенный эффект был до некоторой степени схож с реакциеймистера Калинкинса на исполнение англичанином песни о Родине, только, пожалуй,раз в двадцать сильнее. Николас никогда не видел, чтобы человек моментальноделался белым, как мел, – он всегда полагал, что это выражение относится кобласти метафористики, однако же проводник действительно вдруг стал совсембелым, даже губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

– Братан, братан… – зашлепал он губами, и попытался встать,но Фандорин стиснул пальцы еще сильней. – Я ж не знал… В натуре не знал! Я думал,лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота,которые Николас с успехом и употребил:

– Сыскан тебе братан, сучара. Здесь важно было несфальшивить, не ошибиться в словоупотреблении, поэтому Николас ничего большеговорить не стал – просто протянул к носу злодея раскрытую ладонь (другую рукупо-прежнему держал у него на плече).

– Ну?

– Щас, щас, – засуетился проводник и полез куда-то подматрас. – Всё целое, в лучшем виде…