Ветерок обдувал не только лицо – всё тело капитана, что былоприятно, хоть и удивительно. Он провел рукой по груди, животу, ниже и понял,что лежит совсем голый. В спину кололи стебельки травы. На ресницу заползмуравей.

И грязный кабак, и его коварный хозяин, и сама русскаядеревня в единый миг исчезли, словно дурное наваждение.

Вот так обретались прародители наши в блаженном Эдемскомсаду, нагие и счастливые, подумал Корнелиус, однако знал, что находится не враю, ибо, хоть и был наг, счастливым себя не ощущал – очень уж ломило висок. Акогда попробовал приподняться, вывернуло наизнанку какой-то зеленой желчью.

Двое мальчуганов, сидевших на обочине пыльной дороги и молчанаблюдавших за корчащимся человеком, на ангелов тоже не походили, несмотря натакую же, как у Корнелиуса, первозданную наготу. Ему показалось, что это те жесамые мальчишки, что пялились на него давеча из-за плетня.

– Где я? – прохрипел капитан. – Что со мной сделали?

Один из мальчишек почесал затылок. Другой что-то сказал. Обазасмеялись, поднялись и заскакали прочь по дороге, нахлестывая друг другаветками по заднице да покрикивая: гей, гей!

Дорога вела вниз, к серой кучке домов, в которой Корнелиуссразу признал деревню Неворотынскую. Никуда она не исчезла – осталась на прежнемместе, и над кабаком всё так же лениво тянулся дымок.

Наваждения и колдовства, получается, не было. Говорили фонДорну в Риге опытные люди: герр капитан, дождитесь оказии, не путешествуйте поМосковии в одиночку – ограбят, убьют, и искать никто не станет. Не послушалсяКорнелиус, спесивый человек. И вот вам: не успел отъехать от границы, как ужеотравлен, ограблен, раздет донага и выкинут на дорогу подыхать.

Ни лошадей, ни оружия, ни денег, а хуже всего, что пропалапроезжая грамота.

Искать управу? Но кто поверит человеку, у которого нидокумента, ни свидетелей, а из одежды одни усы? Как объясниться на чужом языке?И, главное, кому жаловаться – тому свиномордому, от которого сбежал на границе?

Фон Дорн сел, вцепился руками в стриженые каштановые волосы.

Что ж теперь – пропадать?

По освещенной задорным июньским солнцем Пироговке, ловколавируя между немногочисленными прохожими, несся на роликах иностранный человекбаскетбольного роста, в синем блейзере с золотыми пуговицами, прикрасно-зеленом шотландском галстуке, с дорогим кейсом в левой руке. На то, чтоэто именно иностранец, указывали лучезарная, белозубая улыбка и раскрытыйпутеводитель, зажатый в правой руке туриста. Впрочем, и без того было ясно, чтомолодой человек не из туземцев – в Москве нечасто встретишь взрослого мужчинуреспектабельного вида на роликовых коньках. Пробор, деливший прическу ровно надве половины, несколько нарушился от встречного ветерка, прямые светлые волосырастрепались, но не катастрофическим образом – два-три взмаха расческой, иприличный вид будет восстановлен.

Роликовые коньки были не обыкновенные, какие можно купить вмагазине, а совершенно особенные, изготовленные по специальному заказу за 399фунтов стерлингов. Собственно, даже и не коньки, а башмаки на пористойплатформе, в пятисантиметровой толще которой таились колесики из титановогосплава, очень прочные и замечательно вертлявые. Когда Николасу взбредало на умперейти с чинного шага на невесомое скольжение, он приседал на корточки,поворачивал маленькие рычажки на задниках чудо-обуви, и у него, как у богаГермеса, на стопах вырастали маленькие крылья. В родном городе Фандорин редкопользовался автомобилем или общественным транспортом – удивительные башмакимогли в считанные минуты домчать его куда угодно в пределах ЦентральногоЛондона. Не страшны были ни пробки, ни толкотня в метро. Да и для здоровьяполезно.

В Москве же, поразившей гостя столицы количеством машин инедисциплинированностью водителей, ездить транспортом, кажется, былобессмысленно – поездка до архива на такси заняла бы куда больше времени и врядли вышла бы такой приятной. Абсолютно непонятно, думал магистр, как можно вмегаполисе с десятимиллионным населением обходиться без двухуровневыхавтострад?

Николас читал много интересного про московский метрополитен,станции которого зачем-то выстроены в виде помпезных дворцов, но нелепо было быначать знакомство с городом, про который столько слышал и читал, с подземки.

Поэтому, выйдя из своей гостиницы (некрасивый стеклянныйпараллелепипед, до невозможности портящий вид Тверской улицы, да и номера хуже,чем в самом немудрящем «бед-энд-брекфасте»), Николас мельком взглянул накрасную стену Кремля (потом, это потом) и двинулся по карте в юго-западномнаправлении. Пронесся по Моховой улице сначала мимо старого университета, гдеучились по меньшей мере четверо Фандориных, потом мимо нового, где при ИванеГрозном находился Опричный двор. Задрав голову, посмотрел на каменную табакеркуПашкова дома – полтора века назад здесь располагалась 4-я мужская гимназия,которую закончил прадед Петр Исаакиевич.

Напротив заново отстроенного храма Христа Спасителя (сэрАлександер всегда говорил, что эта великанья голова уродовала лик Москвы своейнесоразмерностью и что единственное благое дело новых русских – взрывчудовищного творения) магистр приостановился и нашел, что собор ему, пожалуй,нравится – за двадцатый век дома в городе подросли, и теперь массивный золотойшлем уже не смотрелся инородным телом.

Надо сказать, что настроение у Фандорина было приподнятое,ему сегодня вообще все нравилось: и ласковая погода, и шумное дыханиеПервопрестольной, и даже хмурые лица москвичей, неодобрительно поглядывавших настремительного конькобежца.

Сердце звенело и трепетало от предчувствия чуда. В кейсележала левая половина драгоценного письма, которой очень скоро предстоялосоединиться со своей недостающей частью, казалось, навеки утраченной. Хотяпочему «казалось»? Она и была утрачена навеки – на целых три века. У Николасасегодня был двойной праздник: как у историка и как у последнего в родуФандориных.

Волшебный день, поистине волшебный!

Вчерашние события вспоминались, как досадное недоразумение.Это был морок, насланный на путешественника злой силой, чтобы проверить, твердли он в своем намерении достичь поставленной цели.

* * *

Вчера дремучий и враждебный лес, оберегающий подступы кзаколдованному граду, сомкнулся такой неприступной стеной, что впору быловпасть в отчаянье.