– Ты, кажется, не удивлен.

– Нисколько. – Он снова сжал кулак и стал проталкиватьбольшим пальцем монету, оказавшуюся снизу. Работа требовала внимания иаккуратности, но Алан был к этому готов. Доллар выскользнул из кулака ипровалился в рукав, стукнувшись о тот, что оказался первым, и издав тихоезвяканье, звук, который на настоящем представлении иллюзионист заглушит быпотоком громогласного красноречия. Алан разжал кулак и удостоверился в том, чтона ладони остались всего две монетки.

– А может быть, ты соизволишь мне объяснить, почему нет?поинтересовался с явной настойчивостью в голосе Генри.

– Пожалуй. Я последние два дня неотступно об этом думал. –Это было явное преуменьшение. С того самого воскресного часа, когда Алан узналв одной из женщин, лежавших у светофора на тротуаре, Нетти Кобб, он просто не всилах был думать ни о чем другом. Ему даже во сне только эта история ивиделась, порождая все большую уверенность, что истинные причины трагедии лежатгораздо глубже, чем кажется, и покрыты мраком. Поэтому звонок Генри вызвал нераздражение, а напротив, облегчение, поскольку теперь не придется звонитьсамому.

Он сжал кулак, поработал пальцами и послышалось еще одно«дзинь».

Теперь в руке осталась всего одна монета. «Дзинь!»

Вот уже ни одной не осталось.

– Что тебя тревожит? – спросил Генри.

– Все. – Алан сказал как отрезал. – Начиная с того, что этовообще произошло. А больше всего то, как это преступление разворачивалось… илине разворачивалось. Пытаюсь представить Нетти Кобб: вот она находит свою собакумертвой и садится писать записки. И знаешь что? Представить это я просто не всостоянии. И каждый раз, когда пытаюсь и не могу, понимаю, что обо всемслучившемся на самом деле не знаю почти ничего.

– Угу. Тогда, может быть, новости, которые я считал плохими,покажутся тебе вполне сносными. В этом деле еще кое-кто замешан. Мы не знаем,кто убил собаку Нетти Кобб, но можем с уверенностью сказать, что не ВильмаЕржик.

Ноги Алана со стола как ветром сдуло. Монетки выпали изрукава и со звоном покатились по столу. Одна из них докатилась до самого края иуже приготовилась упасть, но ладонь Алана молниеносным движением метнуласьвперед и подхватила ее.

– Думаю, тебе пора прекратить толочь воду в ступе, Генри.Говори как есть.

– Угу. Начнем с собаки. Труп отдали Джону Пейлину наветстанцию в Портленде. Он в животных разбирается, так же как Генри Райан влюдях. Он сказал, что штопор пропорол сердце, смерть была почти мгновенная, ипоэтому он может назвать точное время, когда она произошла.

– Уже неплохо для разнообразия, – сказал Алан и вспомнилроманы Агаты Кристи, которые без конца читала Энни. Там всегда неожиданнонаходился какой-нибудь деревенский эскулап, устанавливающий время смерти сточностью, например, от половины пятого до пятнадцати минут шестого. Проработавв полиции почти двадцать лет, Алан знал, что самое большее, на что можнорассчитывать, это: «На прошлой неделе. Наверное».

– Точно. Так вот, этот доктор Пейлин утверждает, что собакарассталась с жизнью между десятью и двенадцатью часами дня. А Питер Ержикнастаивает, что когда он пришел из мастерской в спальню, чтобы переодеться, – всамом начале одиннадцатого – его жена была в душе.

– То, что время поджимает, нам с самого начала известно. –Алан был несколько разочарован. – Но этот доктор Пейлин должен делать скидку надопустимую ошибку, если только он не сам Господь Бог. Вильме достаточно всегопятнадцать минут, чтобы вполне уложиться во все рамки.

– Неужели? И в какие рамки она, по-твоему, укладывается?

Алан обдумал вопрос и со вздохом признался:

– Честно сказать, старина, ни в какие. И никогда неукладывалась. – Он помолчал и заставил себя добавить. – И все-таки мы выглядимполными идиотами, не закрывая дело только на основании показаний какого-то тамсобачьего доктора и такой мелочи, как пятнадцать минут.

– Ну хорошо. Тогда давай поговорим о записке на штопоре.Помнишь ее?

– «Никому не позволено забрасывать грязью мои простыни. Япредупреждала, что тебе это так не пройдет». Кажется так.

– Вот-вот. Графолог в Августе все еще мается над этойзапиской, но Питер Ержик дал мне образец почерка своей жены, я сделал копии сзаписки и с образца и теперь смотрю на них. Могу тебя заверить – ничего общего.

– Да ты что!

– А вот то! Я думал, такого, как ты, черта с два удивишь.

– Я чувствовал – что-то не так, но полностью задурил себеголову камнями с записками. Время, конечно, поджимало и слишком уж мало егобыло у Вильмы, но все же, в целом, я относительно ее участия не сомневался. Этоцеликом в ее духе. А ты уверен, что она не подделала почерк? – Он сам не верилв свое предположение, это как раз совсем не в духе Вильмы – анонимки царапать –но если подозрение возникло, его надо ликвидировать.

– Я? Я уверен, что нет. Но я не специалист, и мои заверениясуд во внимание не примет. Поэтому записка у графолога.

– А когда он даст ответ?

– Кто знает? Но поверь мне, Алан, эти два почерка как небо иземля.

Ничего общего.

– Ладно. Если это писала не Вильма, то кто-то хотел, чтобыподумали на нее. Но кто? И зачем? Зачем, ради всего святого?

– Понятия не имею, приятель, – это твой город. Но у меня ещекое-что для тебя есть.

– Валяй. – Алан спрятал доллары обратно в ящик и изобразилна стене руками высокого тощего гражданина в цилиндре. Когда гражданин шел потой же стене обратной дорогой, цилиндр уже превратился в котелок.

– Кто бы там ни прикончил собачонку Нетти Кобб, он умудрилсяоставить кровавые отпечатки пальцев на входной двери. Ну как?

– Черт побери!

– Черт может побрать, а может и нет. Отпечатки смазаны.Шутник, видимо, возился с дверной ручкой, пытаясь ее повернуть.

– Никакой надежды?

– Удалось собрать фрагменты отпечатков, но шансов мало, чтоих можно будет предъявить суду. Я отослал их в лабораторию филиала ФБР вВирджинии.

Они теперь вроде бы научились из дерьма конфетку делать.Медлительные, правда, как улитки, ответ шлют не раньше чем через неделю, а то идней десять, но пока суд да дело, я сравнил полученные фрагменты с отпечаткамиЕржичихи, которые прислали запасливые медики-криминалисты вчера вечером.

– Не сходятся?

– Так же как и почерки. Но, Алан, я сравниваю части с целым,и если стану совать свои сравнения под нос судьям, они проделают мне в задницееще одну дырку. Но спроси меня и я отвечу – нет, это не ее отпечатки.Во-первых, размеры. У Вильмы Ержик руки были маленькие. А те фрагменты,которыми я располагаю, принадлежат пальцам большой руки. Даже со скидкой нанечеткость, расплывчатость, размазанность – все что угодно – ручищи огромные,как пить дать.