Томас не успел вспылить, муравьи, видите ли, не темпитаются, а что сами не ели сутки, впереди в самом деле из-за угла мелькнулобелым. Словно ветерок колыхнул краем одежды. Стиснул зубы, потом рассчитается,медленно начал продвигаться за кустами.

С той стороны в самом деле оказались ворота — тяжелые,широкие. С навесом, чтобы переждать дождь, хотя какой дождь на седьмом небе...а может и бывает, Всевышний может любить дождь, почему нет, ручки из чистогозолота, блестят. По обе стороны стоят, как две белые статуи, серафимы согненными мечами. Томас заметил под белыми хламидами добротные доспехи, похоже,миланской работы, легкие и удивительно прочные. Сапоги скорее парадные, дляверховой езды непригодные, каблуки высоковаты, за стремя будут цепляться, аголенища приспущены, что мешает и при ходьбе.

— Опять драться? — прошептал Томас. — Небудет мне вовек прощения...

— Отступишь?

— Ты что? — удивился Томас. — Сам же говорил,что за красивую женщину... А тут не просто красивая, тут Ярослава!

Он поперхнулся, попятился в кусты. По усыпанной золотымпеском дорожке навстречу шло, пока что не видя их, массивное животное ростом сраскормленного теленка, с оранжевой шерстью, сплошь усыпанное круглыми, как усовы, глазами, только с длинными ресницами, человечьими веками. Глазами покрытыморда, бока, спина, ляжки, вплоть до копыт. Увидев копыта, Томас перевелдыхание, уже знал, что любой зверь с копытами разве что лягнет, но уж некинется и не покусает.

— Что это? — спросил он пораженно.

— Кто из нас христианин? — огрызнулся Олег. Ондернул Томаса вглубь кустов, и животное медленно прошествовало мимо. Пахнулослабым ароматом мускуса и чесночной колбасой. — Это... как их... помесьпрестола с властями. Только чего они здесь? Я уж подумал было, что исламотвоевал у твоих христиан эти земли. Ты можешь пробежать во-о-он до тех кустов,без своего конского топота?

Томас обиделся:

— Я смогу, но эти все равно увидят?

— Хрен они увидят.

Олег пошарил под ногами, Томас видел, как из его ладонивыскользнуло что-то сверкающее, на той стороне колыхнулись ветви, стражинемедленно повернулись в ту сторону, вытянули шеи. Томас сорвался с места, спохолодевшим сердцем помчался через открытое место, чувствуя себя не просто голыми беззащитным, но со снятой кожей, клятвопреступником и святотатцем, хужесарацина.

Затаившись за створками ворот, Томас с бешено бьющимсясердцем ждал, обливаясь жарким потом. По ту сторону ворот опять шелестнуливетви, потом словно бы стражи переступили с ноги на ногу... или сдвинулись всторону посмотреть, Томас затравленно ждал, только сейчас ощутил во всейполноте своесвятотатство,богохульство,пренебрежениесвятынями,архипреступность...

Но мимо прошмыгнуло серое, он ощутил запах кислой псины, и,встрепенувшись, душа вскинула его на ноги, заставила догнать калику. Онипробежали на цыпочках уже вдоль внутренней стороны ограды. Томас прошептал вбессильном страхе:

— Нас же видно из окон хеха... небесного дворца!

— Видно, но не видят, — буркнул Олег.

— Как это?

— Когда размышляешь, сэр Томас, то не видишь, что ешь,во что одеваешься, с кем спишь, кто перед тобой скачет...

Они перебежали к мраморным ступеням, настолько широким, чтонужно три длинных шага, чтобы достичь следующей. Томас сжимался от грохотасвоих гремящих шагов, будто все еще в каменоломне крушит молотом стену. Увеличественных врат, украшенных золотом и драгоценными каменьями, высилсяширокий в плечах шестикрылый серафим. Ноги расставил, огненный меч на плече.Белоснежная туника распахнулась на груди, открывая стальные доспехи дивнойработы, от совершенства которых у Томаса защемило сердце. Лицо было надменное,а когда вперил грозные очи в набегающих пришельцев, Томас содрогнулся, будтопораженный молнией.

Пурпурные веки поднимались все выше, открывая невиданныеоранжевые глаза цвета расплавленного золота, Томас остановился, пересталдышать, в душе возникла щемящая тоска, понял, что никогда не сможет не то, чтопричинить вред этому небесному существу, но даже оскорбить словом, взглядом,дыханием...

Голос серафима прозвучал как серебряные фанфары, которымивозвещают о начале королевского турнира:

— Кто такие?

Томас содрогнулся от сладкой боли, душе открылись незримыевысоты, и совсем некстати с другой стороны прозвучал запыхавшийся голос:

— Эй ты, с крыльями!.. Стоишь, а в наши святыни проникязычник!

Серафим отшатнулся, в оранжевых глазах вспыхнули белыемолнии:

— Язычник? Невозможно!

Олег крикнул торопливо:

— Имеющий очи да видит!

Он хладнокровно указал на Томаса. Рыцарь онемел от такойнаглости. Серафим грозно вперил в него оранжевые очи, они тут же заполыхалиогнем, сделал шаг к Томасу. Тот беспомощно мекал и разводил руками, а Олег стем же хладнокровием ударил серафима по затылку с такой силой, что тот, падая,едва не сбил Томаса.

— Ну ты и свинья, — сказал Томас с отвращением.

Олег подхватил на лету ниспадающую красиво хламиду, взглядстал задумчивым:

— А что, ежели нам переодеться?

— Что? — ужаснулся Томас. — Чтобы я сменилдоспехи на это... это?

— Это ангельское облачение, — возразил Олег, ноувидел гневное лицо рыцаря, добавил, — серафимье! Ты мог бы одеть поверхсвоего побитого железа.

Томас на миг задумался, в синих глазах промелькнулосомнение:

— И в таком виде покажусь Ярославе? В белом хитоне и сдурацкими крыльями? Да еще с шестью, как у урода? Меня засмеют все рыцари.

— Я никому не скажу, — пообещал Олег.

— Бабушке своей скажи, — зло бросил Томас. —Тебя из Британии и в шею не выбить, пока всем не нашепчешь.

Олег пожал плечами, как хошь, снова мраморные плитыотзывались на их шаги, как показалось Томасу, грохотом лавины. Большие воротаначали распахиваться бесшумно и достаточно легко, хотя плечи калики вздулисьгорами мышц. Самому ему, успел заметить Томас, переодеться даже не пришло вголову. Хотя мог бы, дабы посмеяться над величием ангелов и всего небесноговоинства.

— В хехалот! — закричал Олег.

Грудь его раздулась, плечи напряглись. Преображение кроткогоотшельника в озверелого воина было таким разительным, что Томас не мог оторватьглаз, хотя надо было мчаться по переходам дворца и рубить всех, а там Господьразберется, кто прав, а кто виноват. Калика стал выше, шире в груди, мышцызаиграли как молодые удавы, и теперь было видно, что в теле калики нет ни каплижира или дурного мяса, а только тугая плоть, которую не всякий топор возьмет.