В эти минуты я чувствовал себя совершенно несчастным,пребывая в уверенности, что они не позволят мне повидаться с Моной, а еще я былнастолько уверен, что потерпел поражение во всех смыслах, что разрыдался. Япросил их не отвергать меня. Я говорил им, что очень хочу стать частью ихсемьи. И при этом я ничуть не стыдился своей слабости. Наверное, в глубине душия чувствовал, что не так уж плох.

"Я ведь не нищий. Не попрошайка какой-нибудь. Я непредлагаю Моне жить со мной в шалаше".

"Мы все это знаем, сынок, – сказал МайклКарри. – И прости нас, если мы вели себя не совсем почтительно, когдаприехали в Блэквуд-Мэнор, но Мона столько раз пускалась в дикие эскапады, чтовременами мы забываем о манерах. Вчера как раз был один из таких случаев.Поверь, мы волнуемся за Мону".

"Ну что плохого, если Мона будет со мной? Неужели выдумаете, что нам нельзя жить вместе только из-за того, что мы оба видимпризраков?"

"Нет, не из-за этого, – ответил Майкл и уселся настуле поудобнее. – Причина здесь в другом – все дело в медицинскихпоказателях. У Моны довольно серьезные проблемы со здоровьем".

Доктор Роуан, которая до этой минуты не произнесла ни словаи выглядела очень мило, по-домашнему, в своей белой рубашке и брюках,заговорила:

"Мы не вправе обсуждать медицинские аспекты. Если Моназахочет – сама расскажет, – произнесла она своим тихим хрипловатымголосом. – Но мы можем сказать тебе, что Мона ведет себя неразумно, и мыпытаемся защитить ее от самой себя". – Она говорила тепло и искренне.

Я не знал, что сказать.

"Я понимаю вашу проблему, – в конце концов,произнес я, – но я не могу разглашать то, что рассказала мне Мона. Неужелимне нельзя ее повидать? Почему вы не разрешаете ей спуститься? Неужели я немогу рассказать ей о призраке дяди Джулиена? Неужели я не могу спросить еесовета?"

"Ты сам понял, что это был очень сильныйпризрак, – сказал Майкл. – И этот призрак решил вмешаться в ходсобытий самым беспардонным образом. Ты когда-нибудь видел таких сильныхпризраков?"

"Да, видел, – ответил я, – таких жесильных".

Я рассказал им всю историю с Ревеккой. И пока рассказывал,сознавал, что снова поступаю как собственный злейший враг. Но под этой крышейне было места ничему другому, кроме откровенности, – во всяком случае, мнетак казалось. Моя любовь к этим людям предопределила такую откровенность.

А еще я рассказал им о Гоблине. Столько, сколько счелнужным.

"Разве вы теперь не видите, что мы с ней пара? –заключил я свой рассказ. – Разве не ясно, что она единственная, кто всегдабудет меня понимать, а я единственный, кто будет понимать ее?"

"Сынок, у тебя одни призраки, а у нее – другие, –сказал Майкл. – Вы должны отдалиться друг от друга. И каждый в отдельностидолжен найти себе нормальную приличную пару".

"Господи, но ведь это невозможно! – воскликнуля. – Мы никогда не станем нормальными. И потом, откуда такая уверенность,что нам не достичь нормальности вместе, если она вообще достижима?"

Я видел теперь, что они задумались над моими словами. Яслучайно произвел на них впечатление разумного человека, если вообще смог импонравиться. Во всяком случае, они до сих пор не выставили меня из дома. Нотеперь во мне пробудилось нестерпимое желание выпить горячего шоколада, глупое,скрытое желание выпить как можно больше горячего шоколада.

К моему полнейшему изумлению, Майкл поднялся из-за стола исказал:

"Я сейчас приготовлю его для тебя. Я и сам судовольствием выпью чашечку".

Я опешил. Помимо всего прочего в этой семье читали чужиемысли. Я услышал, как Майкл, уходя в кладовку, тихо смеется. Там он чем-топогрохотал, а потом вкусно запахло горячим молоком.

Доктор Мэйфейр сидела с серьезным задумчивым видом, нонемного погодя очень тихо заговорила. Ее голос был гораздо мягче, чем чертылица с высокими скулами, обрамленными волнистыми стрижеными волосами.

"Тарквиний, позволь мне раскрыть все карты, –заговорила она. – Позволь рассказать кое-что о Моне. Она разрешила мнесделать это, посвятить тебя в кое-какие подробности, которые на самом деле неследовало бы разглашать. Она еще так юна, что даже на это разрешение у нее нетправа. Но позволь, я продолжу. Мона подвергает себя опасности каждый раз,вступая в интимные отношения с мужчиной. Понимаешь? Она рискует нанести себенепоправимый вред. Мы всего лишь стараемся сохранить Моне жизнь".

"Но мы предохранялись, доктор Мэйфейр", –сказал я.

Тем не менее новость меня испугала. К этому времени я ужевытер слезы и попытался вести себя по-взрослому.

"Не сомневаюсь, – ответила доктор Мэйфейр, слегкавскинув брови, – но даже самые лучшие средства, бывает, могут подвести.Для Моны все равно остается риск зачатия. А выкидыш даже на самой раннейстадии, на который иная женщина не обратила бы даже внимания, лишает Мону всехсил. И все из-за рожденного ею ребенка, о котором упомянул дядя Джулиен, когдаразговаривал с тобой в саду. После тех родов Мона стала очень уязвима. А мыпытаемся сохранить ей жизнь. Мы пытаемся найти способ ее вылечить, укрепитьздоровье, но на это нужно время".

"Господи, – прошептал я. – Поэтому Мона ибыла в больнице в тот день, когда я впервые ее увидел".

"Совершенно верно, – сказала доктор Мэйфейр. Онаначала потихоньку горячиться, но тон оставался сочувственным. – Мы некакие-нибудь бездушные чудовища. Вовсе нет. Мы хотим, чтобы она пересталасоблазнять своих кузенов, чтобы регулярно проводила исследования крови, употребляларекомендованные питательные добавки, а мы тогда смогли бы определить, что нетак в ее организме и почему она так часто беременеет. Ну вот, я и так тебеслишком много рассказала, но, кстати, добавлю, что она полюбила тебя, и с техпор, как вы вместе, уже не ищет приключений. У тебя есть полное право этознать, но мы не можем поощрять ее встречи с тобой".

"Нет, – сказал я, – вы не можете поощрятьнаши встречи наедине. Так позвольте мне хотя бы увидеть ее в вашем присутствии.Позвольте мне увидеть ее, дав клятву не прикасаться к ней. Что в томплохого?"

Майкл вернулся к столу, неся тот самый серебряный кувшин,который я уже видел в саду, и чашки для всех нас. Тот же самый проклятыйфарфор. Горячий шоколад был такой же густой и вкусный, как в моем видении, и япочти сразу готов был выпить вторую чашку. Мне захотелось рассказать им окувшине и фарфоре, но еще больше я хотел поговорить о Моне.