Самсон и Рейневан стали на колени возле Ютты. Самсон слева,Рейневан справа. Перед тем, как они стали на колени, Ютта была без сознания,теперь она пришла в себя.

– Рейнмар…

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо. – Ялюблю тебя, Ютта.

– Я тоже тебя люблю. Я готова.

– Pater sancte, – тихо промолвил Самсон, – suscipeancillam Tuam in Tua iusticia et mitte graciam Tuam e Spiritum Sanctum Tuumsuper eam.[314]

– Lux in tenebris lucet, – выразительно прошепталаона. – Свет во тьме светит… И тьма не объяла его.

И когда она это сказала, вдруг тучи разошлись. И из-за тучзасияло предвечернее солнце. И стало светло.

И стало так, что Рейнмар из Белявы, медик, открыл шкатулку самулетами, подарок Йошта Дуна, по прозвищу Телесма, чародея из Праги. Сталотак, что Рейнмар достал из шкатулки амулет, тот, что был спрятан глубже всех,один единственный, маленький и неприметный, тот, который не должен был бытьупотреблен нигде, потому что мог быть использован только в самой крайнейситуации, в безнадежном и безвыходном положении. Стало так, что Рейнмар обнялЮтту и приложил ей амулет к виску и промолвил заклятие, и звучало оно: «Spesproxima».[315] Стало так, что Ютта вздохнула с облегчением, апотом улыбнулась и расслабилась.

И стало так, что Ютты не стало.

Осталось только ее имя, пустой звук, произносить который небыло смысла.

в которой исполняется то, что должно было исполниться. Ипросятся на язык слова вдохновенного пророка Исайи, сына Амоса: «Ждем света, ивот тьма, светлых лучей, и ходим во мраке».

В первый день развязаны были четыре ветра в их основаниях.Земля сдвинулась со своего места; хляби небесные разверзлись, а дым большогоогня заслонил горизонт. Солнце стало черное, как волосяной мешок, а месяц стал,как кровь. Со всех сторон выглядывали отчаяние и ужас. И была скорбь. И былислезы. И было ужасное, мучительное одиночество.

Во второй день была тьма большая. Звезды падали с неба.Застонали глубины земли с четырех концов света. Разлилась пучина среди стонов,задрожали земля и море, а вместе с ними горы и холмы. И упали изваяния боговистинных и лживых, а с их падением все люди презрели жизнь мира сего.

Распахнулся небесный свод с востока до запада. И стал вдругсвет, lux perpetua. И вышел из него голос архангела, и услышан он был на самыхнизких глубинах. Dies irae, dies illa…

Mors stupebit et natura,

cum resurget creatura,

iudicanti responsura.

Liber scriptus proferetur,

in quo totum continetur,

unde mundus iudicetur.[316]

Третьего дня…

Третьего дня пришел Самсон. А с ним Шарлей, Рикса и Тибальд.

– Хватит, Рейневан. Достаточно, друг. Ты оплакал ее.Оплакал достойно и как подобает. А сейчас встань и возьми себе в руки.

Над страною баварцев поднимались дымы, отовсюду ветер нессмрад горелого. Однако боевые действия преимущественно были остановлены, ходилислухи, что начались переговоры. В захваченный и превращенный в гуситскуюштабквартиру замок Бехемштейн под Нюрнбергом якобы прибыл собственной персонойбранденбургский маркграф Фридрих, чтобы договариваться с гуситами. Неисключали, что это конец рейда, что немцы захотят откупиться. Чтобы немногопомочь им в принятии решения, Прокоп приказал гуситским колоннам двинуться внаправлении Верхнего Палатината, на Сульцбах и Амберг, чем здорово нагналстраху на пфальцграфа Яна из Ноймаркта.

Все слухи оказались правдивыми. Переговоры завершилисьуспешно. Заплатил выкуп маркграф, заплатил пфальцграф, заплатил Нюрнберг. Рейдбыл завершен. Был отданы приказы, гуситская армия, сосредоточившаяся подПегницом и Ауэрбахом, двумя колоннами начала возвращение домой. По пути однаконе собирались тратить время зря. Колонна, идущая южным путем, готовилась кнападению на Кинжварт, еще один город ненавистного Генриха фон Плауэна.Северную колонну Прокоп ускоренным маршем повел на Хеб.

Армия подошла под Хеб в субботу одиннадцатого февраля,поздно после обеда, почти под вечер, сходу налетая на села и поселения, которыеокружали город. Всё предместье стояло в огне, а конный отряд Яна Змрзликапобеспокоился о том, чтобы не уцелела ни одна усадьба, находящаяся в округе.Рейневан взял себя в руки и пришел в себя, но в поджогах и убийствах участия непринимал. Вместе с Шарлеем, Самсоном и Риксой они держалсь около МикулошаСокола, оставленного в резервном отряде.

Тибальд Раабе их оставил, подался на восток, еще до того,как они отправились на Пегниц.

Наступившая вскоре ночь была светла от пожаров, как день. Ишумная. Неустанно стучали молотки и топоры плотников, устанавливающих пращи истроящих заграждения. Ревели и пели пушкари, укрепляя на деревянных помостахбомбарды и мортиры. Кричали под стенами таборитские гарцовники,[317]обещая защитникам Хеба отвратительную смерть, защитники сверху отвечалитаборитам обещаниями еще худшей смерти, грязными оскорблениями и пальбой изогнестрельного оружия.

– Рейнмар.

– Я здесь, Самсон.

– Ты держишься? Как ты себя чувствуешь?

– Очень гадко.

– Это был лишний вопрос.

Они сидели возле небольшого костра, разложенном зарастянутой на колышках плахтой, которая охраняла от февральского ветра. Сиделивдвоем, Шарлей и Рикса где-то пропали. В последнее время они пропадали часто.Рикса уже успела попрощаться, она возвращалась в Силезию.

– У меня… – великан неожиданно запнулся, –тоже есть о чем печалиться. В последнее время меня преследуют мысли о настоящемСамсоне, о том, который из монастыря бенедиктинцев. Не могу избавиться отубеждения, что я причинил ему вред. Оставил его… Там…