Agnus Dei qui tollit peccata mundi. Ad te omnis caro veniet.[335]

– Аминь, – вырвал его из раздумий чей-тоголос. – Аминь молитве твоей, путник. Мир тебе.

На входе в церквушку стоял священник в кожушке поверхсутаны, невысокий, полноватый, с тонзурой, выбритой аж до узенькой полоскиволос над ушами. Он подпирался, словно костылем, раздвоенным посохом, а еголицо украшал большой кровоподтек.

– Мир тебе, – повторил священник, говоря с явнымусилием и задыхаясь. – Ты молишься под открытым небом. Ты гусит?

– Я лекарь. – Рейневан встал. – Помогаю иприношу облегчение страждущим. А поскольку ты страдаешь, помогу и тебе. Кто этотебя так?

– Ближние.

Тело священника было густо покрыто синяками, сливавшиеся направом боку в один, большой, синечерный отек. Священник шипел и охал под рукамиисследовавшего его Рейневана, стонал, вздыхал, прерывисто хватал ртом воздух.Тем не менее, не переставал говорить.

– Сначала… Когда они сюда ворвались, только кричали,надрывались. Что папа римский – это антихрист… А моя вера – это собачья вера.Вера, отвечал я, – это милость Божья. Веру не выбирают. Какая снизошла,такую и принял. Не перебирая. А они… Вместо того, чтобы поддержатьтеологический диспут, дали мне по голове, а потом начали пинать. Но не убили…Церковь тоже не спалили… И окрестные села… Значит, это может быть правда, чтоговорят… Что наш князь Пшемко закючил с гуситами договор. Что взамен засвободный проход через Опаву не будут ни палить, ни грабить…

– У тебя поломаны три ребра, – Рейневан несобирался разъяснять священнику сложности договоренностей Пшемка Опавского сТабором. – Но плевра не повреждена. Я наложу сжимающую повязку и дампрепарат, снимающий боль. Оставлю также лекарство, которое ускорит срастаниекости. Если тебе не помешает, что это лекарство магическое. Не помешает?

– Хм, – священник посмотрел с любопытством. –Гусит и медик, к тому же маг. Из чего эта микстура?

– Тебе не обязательно знать. И хотеть.

– Не черная ли это магия? Не подвергнет ли онаопасности мою бессмертную душу?

– Застрахуйся. Мешай наполовину с освященной водой.

– Ты стоял на коленях перед дверями храма, –священник посмотрел Рейневану прямо в глаза. – Войну, в которой ты воюешь,на которую сейчас едешь, считаешь bellum justum.[336] Но тыотдаешь себе отчет, что с кровью ближнего на руках, даже пролитой всправедливой войне, нельзя переступить порог храма, предварительно непокаявшись. Я правильно понял?

– Неправильно. Лекарство употребляй регулярно. После matutinum,[337] в полдень и перед concubium.[338] Бывай, яуже еду.

– Поедешь… – священник скривился, ощупываязабинтованный бок. – В одиночку через страну, жителям которой твои братьяпо вере принесли столько горя, что невольно возникают грешные мысли об отплате.Не ручаюсь даже за своих прихожан. Я хоть и учил их любви к ближнему, но впоследние годы в этой области теория ужасно расходится с практикой. Может быть,что местные захотят с тобой подискутировать о религии в том же стиле, что игуситы со мной, то есть руками и ногами. Ты этого не боишься?

– Не боюсь, – ответил Рейневан, слишком быстро ислишком откровенно. – Я перестал бояться.

– Ого, – его тон не прошел мимо вниманиясвященника, он быстро посмотрел на Рейневана. – Это душевное состояние мнеизвестно. И вовсе не из чтения Священного Писания. Я не слышал твоей молитвы.Но уверен, что сам когда-то так молился. Настолько часто и долго, чтобы слово«литания»[339] просилось на язык.

– Правда?

– К сожалению, – серьезно подтвердилсвященник. – Знаю, что такое горечь утраты, знаю, как она способнаподавить. Так, что ни встать, ни голову поднять. Praesens malum auget boniperditi memoria, нынешнее горе усиливает память об утраченном счастье.[340] Но мы все изменимся. При последней трубе; ибо вострубит, имертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежитоблечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.[341]

– Эсхатология.[342] Есть что, кромеэтого?

– Конечно. Примирение с Богом.

– Искупление?

– Примирение. Потому что Бог во Христе примирил с Собоюмир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения.[343]Итак, если кто остается в Христе, тот новое творение. Древнее прошло, теперьвсе новое. Кто выберет правильный путь, будет иметь lux vitae, свет жизни.

– Жизнь – это тьма. In tenebris ambulavimus, ходим вомраке.

– Мы изменимся. И будет свет. Хочешь исповедаться?

– Нет.

Границу между княжествами должны были обозначать столпы,камни, курганы или какие-то другие знаки. Рейневан не увидел ничего. Тем неменее, было легко определить, где заканчивается Опава, герцог которойдоговорился с гуситами. А где начинается враждебное гуситам ратиборскоекняжество. Границу обозначали тлеющие пепелища. Сожженные, черные остатки сёл,которые были, но теперь их уже небыло.