Если королева не дрогнет из-за вины и не поддастся на родственныечувства, то, может, подействует новость о возвращении чаши.

Я все еще надеялась когда-нибудь узнать, кто убил моегоотца, но следы давно остыли. Шестнадцать лет как остыли. Следы у тел Беатриче ирепортера, напротив, были еще буквально горячими. Место преступления не былозатоптано. Список подозреваемых не был бесконечным. Рис говорил о несколькихсотнях, как будто это много. А мне приходилось помогать полиции в несколькихделах, когда под подозрение попадало чуть ли не все население Лос-Анджелеса. Чтотакое по сравнению с этим несколько сотен?

Мы можем с этим справиться. Если мы проведем современноеполицейское расследование, мы можем их поймать. Они такого не ожидают и незнают, как защититься от современной науки. У нас получится. Ладно, девяносто девятьи девять десятых, что получится – только дурак уверен на сто процентов, когдадело касается убийства: что в подготовке убийства, что в его расследовании. Ито, и другое одинаково рискованно и опасно для здоровья.

Королева стояла посреди комнаты, прикрытая только мехом идлинными черными локонами. Из лохматого серого меха выглядывали белая гладкаяшея и тонкое нагое плечо. Мех я бы определила как волчий, если б где-то ещеводились такие громадные волки. Она подождала, пока мы в полной мере оценилизрелище, и лишь потом повернула к нам голову. Темный как уголь, свинцовый какгрозовые тучи и бледно-бледно-серый – такими цветами сияли ее глаза, триидеальных круга вокруг зрачка. Тех же цветов был мех, оттенявший ее лицо иделавший глаза еще больше и ярче. Лишь секунду спустя я поняла, что она подвелаглаза для пущего эффекта.

До меня впервые дошло, что я запросто могла добиться спомощью гламора того, для чего ей приходилось пользоваться гримом. Я никогда вжизни не видела, чтобы королева прибегала к мелкому личному гламору, и сейчас уменя мелькнула мысль: а способна ли она на такое? Или она потеряла этуспособность вместе со многими другими? Я удержала на лице спокойное выражение,никак не выдав свои мысли. Мне и так хватит проблем, без высказывания вслухсомнений в ее магических возможностях. Ох, да, это точно обеспечило бы мнесеанс очень специфического проявления родственных связей. Точнее, наверное,было бы сказать, сеанс очень болезненного связывания. Мне нравится боль, но иблизко не та, какую любит тетя Андаис.

– Ну, Мередит, вижу, ты навлекла на наши головы новыебеды.

Я открыла рот, чтобы начать речь, заготовленную попути, – и проглотила слова, потому что, если ей втемяшилось в головуобвинить меня, хоть и косвенно, в этих убийствах, я пропала. Не то что мне неразрешат вызвать полицию – скорее всего я даже не уйду из этой комнаты насобственных ногах. У нас в Неблагом Дворе говорят: "К королеве идешь насвой страх и риск". Что за извращенное чувство справедливости заставило менязабыть эту поговорку?

Я упала на колено, и стражи последовали моему примеру,попадав вокруг меня изящными смертоносными цветами. Дойл и Холод пошли со мной,но Риса мы оставили приглядывать за телами. Он бы пошел тоже, но после меня онбольше всех занимался детективной работой в Лос-Анджелесе. Адайр с Готорном вих разноцветной броне были тут. И Гален, разумеется. Он никогда не отпустил быменя одну навстречу опасности.

Усна удивил меня – и Дойла, кажется, тоже, – настояв,что пойдет с нами. Не то что мы сомневались в его храбрости, напротив, он частопо-дурацки рисковал собой только забавы ради. Думаю, это как-то было связано стем, что мать зачала его, превратившись в кошку, а его отец был... ну, котом.Что дало Усне совершенно особое мировосприятие. Он был мужчиной-сидхе допоследнего дюйма, за исключением того, что его длинные волосы и белая кожа былиукрашены крупными рыжими и черными пятнами, как у трехцветных кошек-калико.

Никке я велела остаться, потому что его чудесные новыекрылья казались мне слишком уязвимыми. Я бы не вынесла, если б Андаисраспустила их на ленточки в назидание мне. И как только я осознала, что именнопоэтому я не взяла Никку с собой, я поняла, что почти ждала этих обвинений. Ейнужно было на ком-то сорвать злость, а раньше, когда я была моложе, я была еелюбимой мишенью. Но только в тех случаях, когда при дворе не было моего отца,когда он не мог вмешаться. После его смерти мои дела стали плохи в очень многихотношениях.

– Отвечай, Мередит, – сказала королева, почему-тоне злобно, а устало.

– Я не знаю, как ответить, тетя Андаис. Насколько мнеизвестно, я не делала ничего, что могло бы навлечь смерть на Беатриче ирепортера.

– Беатриче, – повторила она и шагнула ко мне, кнам. Ее белые ступни были босы, их украшал только серебристо-серый лак наногтях. Из-под меха мелькали длинные тонкие ноги. У нее не было бедер, окоторых стоило бы говорить. Женщины-сидхе – идеальные модели для нынешнеговремени: у них отсутствуют округлости, и не из-за диет. Сидхе не нуждаются вдиетах, они просто по натуре сверхъестественно худые.

Андаис была высока даже для женщины-сидхе – шесть футов,того же роста, что и большинство ее гвардейцев. Она возвышалась надо мной всемэтим ростом, искусно обнажив одну ногу и полусогнув ее так, что вся изящнаялиния от бедра и до кончиков пальцев обрисовывалась темно-серым мехом.

– Кто такая Беатриче?

Мне хотелось бы думать, что она со мной играет, но она неиграла. Она на самом деле не знала имени собственного кондитера. Она зналаглавного повара – Мэгги-Мэй, – но, кроме нее, наверное, ни одногокухонного работника. Она правила этим двором, и между ней и кем-то вродеБеатриче была целая иерархическая лестница слуг и малых фейри.

Если бы не я, никто из присутствующих не знал бы имени погибшей.Это меня взбесило. Мне было трудно не выдать себя голосом, когда я ответила:

– Убитая фейри. Твой кондитер. Ее звали Беатриче.

– Мой кондитер? У меня нет кондитера. – Ее голосбыл полон презрения.

Я вздохнула.

– Кондитер Неблагого Двора в таком случае.

Андаис отвернулась, взвихрив мех вокруг себя, будто легкуюнакидку. А ведь он должен весить столько, что у меня на такое движение сил нехватило бы. Я сильнее человека, но совсем не так сильна, как чистокровныесидхе. Интересно, она проделала этот трюк, чтобы напомнить мне о моей слабостиили просто ради красивого жеста?

Она проговорила через плечо:

– Но все, что есть в Неблагом Дворе, принадлежит мне,Мередит, ты не забыла?

Я вдруг поняла, что она пытается вызвать меня на ссору. Онаэто делала впервые на моей памяти. Раньше она просто набрасывалась на мишеньсвоего гнева – я это была или кто другой. Она когда-то пытала меня забавы ради.Она спорила со мной, если я ей противоречила, или начинала спор первой, носпор, а не ссору! Я не знала, как реагировать.

– Я не забыла, тетя, что ты – королева Неблагого Двора.