– Когда мне попадается что-нибудь интересное.

– Ну а сейчас вы ничего такого не распутываете? – спросилмистер Крофт, проницательно взглянув на Пуаро. – Может, и отдых-то у вас толькодля отвода глаз?

– Не задавай нескромных вопросов, Берт, – сказала миссисКрофт, – а то мсье Пуаро больше к нам не придет. Мы люди маленькие, мсье Пуаро,и нам очень лестно, что вы и ваш друг зашли к нам. Вы просто представить себене можете, как это нам приятно.

Ее искренняя, простодушная радость растрогала меня доглубины души.

– А с картиной-то, и верно, нехорошо получилось, – заметилмистер Крофт.

– Чуть насмерть не убило бедную девочку, – взволнованноподхватила миссис Крофт. – А уж непоседа она – ну просто ртуть. Приедет сюда, ивесь дом оживает. Я слышала, недолюбливают ее в здешних местах. Так уж заведенов английском захолустье. Если девушка живая и веселая, ее осуждают. Мудрено ли,что она здесь не засиживается? И этому ее долгоносому кузену нипочем неуговорить ее поселиться тут навсегда – скорей уж… не знаю что…

– Не сплетничай, Милли, – остановил ее муж.

– Ага! – воскликнул Пуаро. – Так вот откуда ветер дует! Нучто ж, поверим женскому чутью. Стало быть, мсье Чарлз Вайз влюблен в нашу юнуюприятельницу?

– С ума сходит, – сказала миссис Крофт. – Да она не пойдетза провинциального адвоката. И я ее не осуждаю. Какой-то он ни рыба ни мясо. Ейбы лучше выйти за этого симпатичного моряка, как бишь его, за Челленджера.Совсем неплохая партия. Правда, он старше, но это не беда. Прибиться ей надо,вот что. А то мечется как неприкаянная всюду, даже на континент ездила, и всеодна и одна или с этой своей чудачкой миссис Райс. А ведь она славная девушка,мсье Пуаро, можете мне поверить. И все-таки я за нее тревожусь. Какой-то у неевид в последнее время стал несчастливый, словно изводит ее что-то. И я волнуюсь.Верно, Берт?

Мистер Крофт неожиданно встал.

– Не стоит об этом, Милли, – проговорил он. – Хотитевзглянуть на австралийские снимки, мсье Пуаро?

Мы просидели еще минут десять, толкуя о разных пустяках.

– Славные люди, – сказал я Пуаро. – Простые, без претензий.Типичные австралийцы.

– Понравились вам?

– А вам?

– Они очень приветливы… очень дружелюбны.

– Так в чем же дело? Я вижу, вас что-то не устраивает?

– Я бы сказал, чуточку слишком типичны, – в раздумьепроизнес Пуаро. – Кричат «Куи!», суют австралийские снимки – немногопересаливают, а?

– Ох и подозрительный же вы, старый чертяка!

– Ваша правда, мой друг. Я подозреваю всех… и во всем. Ябоюсь, Гастингс, боюсь.

Пуаро признавал только французский завтрак. Он всегдаповторял, что не в силах видеть, как я поглощаю бекон и яйца. А потому булочкии кофе подавали ему прямо в постель, и я мог беспрепятственно начинать деньтрадиционным английским беконом, яйцами и джемом.

В понедельник утром я заглянул к нему, перед тем как сойти встоловую. Он сидел на постели в каком-то невиданном халате.

– Здравствуйте, Гастингс. А я как раз собирался позвонить.Сделайте милость, распорядитесь, чтобы эту записку отнесли в Эндхауз инемедленно вручили мисс Бакли.

Я протянул руку за запиской. Он посмотрел на меня ивздохнул.

– Ах, Гастингс, Гастингс, ну что вам стоит сделать пробор несбоку, а посредине. Насколько симметричнее стала бы ваша внешность. А усы! Еслиони вам так уж необходимы, почему вам не завести себе настоящие, красивые усывроде моих.

Ужаснувшись в душе, я твердой рукой взял у него записку ивышел.

Нам доложили о приходе мисс Бакли, когда мы оба были уже вгостиной. Пуаро попросил провести ее к нам.

Вошла она с довольно оживленным видом, но мне почудилось,что круги у нее под глазами стали темнее. Она протянула Пуаро телеграмму.

– Ну вот, – сказала Ник. – Надеюсь, вы довольны?

Пуаро прочел вслух:

– «Приезжаю сегодня пять тридцать. Мегги».

– Мой страж и защитник, – заметила Ник. – Только, знаете,зря вы это. У нее ведь голова совсем не варит. Благочестивые дела – пожалуй,единственное, на что она способна. И она совершенно не понимает шуток. Фредди всто раз быстрее распознала бы убийцу. А о Джиме Лазарусе и говорить неприходится. По-моему, никому еще не удавалось его раскусить.

– А капитан Челленджер?

– Кто? Джордж? Он не видит дальше своего носа. Но зато ужкогда увидит – только держись. Если играть в открытую, ему цены нет, Джорджу.

Она сняла шляпку и продолжала:

– Я велела впустить человека, о котором вы пишете. Как этовсе таинственно! Он будет подключать диктофон или что-нибудь в этом роде?

Пуаро покачал головой.

– Нет, нет, никакой техники. Просто меня заинтересовал одинпустячок, и мне хотелось узнать мнение этого человека.

– Ну ладно, – сказала Ник. – Вообще-то презабавная история.

– Вы думаете? – тихо спросил Пуаро.

Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когдаповернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицоее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась нерасплакаться.

– Нет, – ответила она. – Ни капли не забавно. Я боюсь…боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.

– Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашиммужеством.

– Уверяю вас! – с жаром воскликнул я.

– Нет, – покачала головой Ник. – Я трусиха. Ждать – вот чтосамое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать– когда.

– Я понимаю – вы все время в напряжении.

– Ночью я выдвинула кровать на середину комнаты. Закрылаокна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну простоне могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы – и конец. А тут ещеэто…

– Что вы имеете в виду, мадемуазель?

Она ответила не сразу:

– Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что вгазетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей,слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчаскакое-то дурацкое состояние. Самой смешно.