— Эта тварь осмелилась пустить газы, да еще залиласвоей мерзкой мочой моего ганимеда и осквернила его очаровательную мордашку —вот, что она сделала, и я даже не знаю наказания, которого она заслуживает.

— Ну что ж, негодяй, — ответила Дзанетти, и этотакже было частью обычной ее роли, — тогда я буду пороть тебя до тех пор,пока ты не прекратишь мучить мою подругу.

После экзекуции итальянец продемонстрировал свой член,распухший до невероятных размеров.

— Ты когда-нибудь видела такое? — грубо спросилон, поднося его к моему лицу.

— О, Господи! Да я же умру, если вы проткнете менятаким копьем!

— Так оно и должно быть, — пообещал он, —хотя в сущности тебе будет не больнее, чем этим детям, тем более, что они ещедевственники.

— Я не знаю, что будет с ними, но умирать не хочу.

Между тем наш разговор прервала прекрасная венецианка; онаприжалась голым задом к лицу своего любовника, один из мальчиков, опустившисьна колени, принялся зубами вырывать волоски на ее промежности, и в тот же мигпослышался такой громкий утробный звук, что распутник разъярился, выругался итут же овладел ее седалищем. По его команде остальные расположились так, чтобыон мог дотянуться губами до наших ягодиц и по очереди целовать их.

Признаться, меня восхитило, с каким спокойствием Дзанеттивыдерживает натиск гигантского органа, вломившегося в ее зад; блудница дажеглазом не моргнула, а итальянец, выкрикивая невнятные ругательства и впиваясьзубами в наши ягодицы, яростно двигал тазом взад-вперед. Скоро он успокоился,группа распалась; он обвел нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, потомлег на софу, уткнувшись лицом между ягодиц своей любовницы, и приказал намподходить по одному, целовать его орган, облизывать яички и щекотать пальцеманус.

Эта процедура оказала на него необыкновенно сильноевоздействие, и мне показалось, что он вот-вот извергнется; однако он сдержался,встал с ложа и, взявши розги, выпорол нас всех весьма ощутимо: каждый из насполучил не меньше двухсот ударов. После экзекуции он схватил меня за плечи, и вего глазах я прочитала ярость.

— Я намерен убить тебя, стерва, — объявил он.

Хотя я была привычна к подобным театральным сценам, меняобуял страх, который усилился еще больше, когда я заметила растерянность вовзгляде Дзанетти.

— Да, разрази гром твою преподлейшую душу, —прибавил итальянец. — Да, грязная свинья, мне очень хочется расправиться стобой.

С этими словами он взял меня за горло и едва не задушил;затем схватил кинжал и начал водить лезвием по моей груди, в то время, как еголюбовница ласкала его, не обращая на меня никакого внимания и не сделав ниодного жеста, чтобы успокоить. Продержав меня несколько долгих минут в ужасномнапряжении, он повалил меня на софу, прижал свой член ко входу в мой заднийпроход и без всякого предупреждения с силой втолкнул его внутрь; мой лобпокрылся холодным потом, и я оказалась на пороге обморока. Между тем менякрепко держала Дзанетти, так что я не могла даже пошевелиться, когда моивнутренности пропахивала и выворачивала наизнанку чудовищная машина. В этовремя Моберти обеими руками месил ягодицы своих юных педерастов и целовал вгубы мою подругу.

Через некоторое время он велел мне, оставаясь на софе,опереться руками в пол, как можно выше поднять задницу и как можно дальшеотогнуть назад голову; один из юношей уселся мне на шею, и Моберти впилсяязыком в его рот; потом то же самое сделал второй, после чего его сменилаДзанетти, только она умудрилась подставить для поцелуев свой анус. И сновараспутник удержался от извержения и неожиданно и резко вырвал свой член,причинив мне почти такую же острую боль, какую я испытала в моментпроникновения.

— У нее миленькая жопка, — заметил он, выбравшисьиз нее, — она довольно горячая и хорошо сжимается; но сама шлюха постояннодергается, а ты знаешь, Дзанетти, что я этого не терплю: только полнаянеподвижность дает мне возможность кончить.

Вслед за тем венецианка недолго обрабатывала его розгами, ялежала на полу, и юные помощники массировали ему член, прижимая его к моимягодицам.

Потом меня положили на софу, дети легли рядом, и передразбойником предстали три соблазнительно торчавших зада; он пытался вломиться водно из детских отверстий, встретил яростное сопротивление и со злобойвыкрикнул:

— А ну-ка свяжите этого выродка!

С моей помощью Дзанетти скрутила и связала младшего так, чтоего голова оказалась между его ног, чтобы Моберти мог поочередно совокуплятьсяи в рот и в зад, а в довершение всего Дзанетти уселась на мальчика верхом.Когда были устранены все помехи, Моберти вновь начал приступ: три мощныхтолчка, и колоссальный член исчез в анусе несчастного ребенка; я усердноласкала задницу распутника, а он сам терзал второго мальчика.

В продолжение сладострастного акта злодей изрыгал из себяужасные проклятия. Он непрестанно вопил что-то о преступлениях, о злодеяниях,об истреблении всего человечества. И при всем этом не сбросил ни капли спермы.Второго педераста связали тем же образом, что и первого, и Моберти насладилсяим тем же способом; только на этот раз уже измученного ребенка подвесили внизголовой рядом с Дзанетти, сидевшей верхом на втором; благодаря такомурасположению итальянец, которого я порола в это время, мог целовать трипредмета по выбору: юношеский зад, рот и влагалище. Ругательства его сделалисьеще ужаснее и громче, и в следующий момент на пол ручейками полилась кровь: вмомент оргазма негодяй несколькими ударами стилета прикончил обоих — того, когосодомировал, и того, кто висел перед ним.

— Подлец! — воскликнула я, с новыми силамиобрушиваясь на седалище итальянца. — Ты совершил гнусное убийство, иможешь поздравить себя с тем, что ты — чудовище.

Извержение его было невероятным, больше похожим наизвержение вулкана, а сам он в эти мгновения напоминал дикого зверя, но никакне человека.

Когда буря стихла, оба трупа вынесли и сбросили в яму,заранее выкопанную в саду рядом с залом, где происходила оргия; потом троеоставшихся в живых участника оделись, и Моберти заснул, не дождавшись обеда.

— В самом деле — он необыкновенный человек, —поздравила я Дзанетти.

— Ты еще не все видела, сегодня он был кротким, —сказала она и добавила, что в доме приготовлены еще две жертвы, две девочки,поэтому страдания их будут много ужаснее.

— Выходит, он предпочитает наш пол?

— Разумеется. Это отличительная черта всех, кто жестокв своих удовольствиях: слабость, нежность и деликатность женщин сильнеевозбуждают их, ведь жестокость больше питается беспомощностью жертвы, нежели еесопротивлением; чем беззащитнее предмет наслаждения, тем сильнее его истязают,так как при этом злодей чувствует себя более порочным, отчего его удовольствиевозрастает многократно. А тебе действительно было очень больно?