Алей, к сожалению, окончательно не могу этого делать). Конечно, утешил он меня по-своему: рюмкой водки. Под вечер слушали с ним 1, 3, 4 и 5-ю части Восьмой симфонии Шостаковича. Кошмарная запись. Да и то, что делаю я, тоже достаточно посредственно… приемлема только 3-я часть… Не знаю, одолею ли эту симфонию нынче??? Да и не только ее… даже Шестая симфония Чайковского и та встает проблемой. Вечером у Волчонков Шапиро принес мне блесну. Я «отдарил» его тройниками… Боже, какая белиберда?!

27 августа.

Среда. Хмуро. Очень холодно. По-осеннему все двери закрыты. Топится масляный «камин». 12–3 прослушиваю Десятую Шостаковича и Вторую Чайковского. В это время Аля долго у Фиры и Муси (судачат о Мишке и Норке), потом пасет в сосняке Кисаню (Кисаня нездорова опять: все время рвотные движения). Придя домой, затопила печку и вешала с Муськой за времянкой веревки для белья. После обеденного сна обнаружил ее на лужайке, забавляющей Стаську.

Небо расчистилось: солнце. Пошел на главное крыльцо погреться в его предвечерних, но еще теплых и ярких лучах. Пришла Аля с кошками и Тамара. По траве протянулись длинные тени. Тянет от них холодком. Зелень «диких огурцов». В 6 часов — светлая, спокойная фигура Л.А. Гордзевич с Наташкой и Емелькой. Ее букетик мне. Осмотр нашего жилья. С добром одобрила все. В 7 часов ушли.

Аля в спальной села заниматься. Вечером Фира пригласила ужинать: Коп привез миноги.

28 августа.

Четверг. Ночью обнаружил Кисаню в плохом состоянии. Аля не проснулась. Долго лежал в темноте с болью и заботой… Утро пасмурное. Сильный ветер. Серые стеганые тучи с голубыми заплатами. Побрызгивает дождик. Обсуждение Кисаниной проблемы. Тамара Михайловна отбыла в Нарву. Алена чистит кухню. Пошел в сосняк прогулять Кисаню. Подгребла и Алена. С полудня разведрило. Устроились на стульчиках в «зауви» под защитой сосновой горки. Проплывают тучки, то пригревает, то прячется солнце. Сидели долго и хорошо, Алена никуда не торопилась. (Сосновые шишки; Кисаня и муравьи.) Кисаня ест «крабий» суп. Ей вроде получше. Зашла Ирина, выкладывала свои огорчения, связанные с трудностями характера Анны Максимовны. Вскоре убежала в «Маяк» обедать. Незаметно наползла, накрыла нас тень сосен, стал пробирать зябкий ветерок. После обеда — Восьмая симфония Шостаковича через наушники: с ними очень чисто и хорошо слышна вся партитура. Появление Антса, а вслед за ним и Копеля с Олегом. Пришлось свернуть занятия. В доме — никого: ни Фиры, ни Муськи, ни Али, уехавшей куда-то на велосипеде. Скоро появилась с бутылкой коньяка!! Коп обедает у нас. Конечно, откупорили коньяк и подаренный Виктором Ивановичем бальзам для кофе. Изрядно я опять клюкнул… Вечер, 8 часов. Как короток стал день, уж и заря гаснет. Холодно. Закутался в плед. Сижу на крыльце. Тут же Аля и Т.М. Коп вычерпывает «бассейн». Ловля плавунца (Базаровского!). Алена бодрая и добрая. Приезд к Копу двух молодых людей с картошкой. Ужинаю с ними у Копа на веранде. Черная ночь. Звезды.

29 августа.

Пятница. Холодно, но тихо. Высокий серый полог тучи. Накрапывает. Иногда просвечивает бледное солнце. Встали довольно поздно. К завтраку явилась T.М. из бани. После завтрака записал дни (с 26 августа). Аля долго у калитки с подошедшим Левинзоном (виолончелистом и хорошим человеком). Вернувшись в дом, забрякала полешками — затапливает печку. Хорошо! Кисане сегодня получше.

Аля: «Пойдем, покажу у сортирчика две породы сосен». Прохладно. Тихо. Путешествие по «владениям». Радость вещного (живого…) мира травинок, камней. Тишка и трясогузки; бабка с Юмбой; богородицына травка на Муськином альпинарии. Кисаня при Але.

Пришли Гликманы. Холодное веяние будущих опасностей, забот и печалей: через них — и о нашем… скоро ушли. Незаметно разошелся и тихо частит сыпучий дождик. Серое завороженное молчание — леса, неба, земли. Я после обеденной дремы в тепле домика тоже затих, как все вокруг, как небо и дождик… Пусть все предстоящее забудется. Пусть будет Покой… И все-таки в глухой глубине таится, шевелится, сжимает тупая боль и тоска…

Кисаня, не обращая внимания на мелкий, но такой мокрый, мокрый дождь, сидит столбиком на своем любимом месте — в картошке — и мокнет.

Читаю Солоухина. Аля в кухне чистит привезенного Копелем линя. В 8-м часу А.М. и Ирина. Кардиограмма Стаськи, тревожный диагноз А.М. Всеобщая волчонковская паника и разноголосица… Алена активно (внутренне) участвует. Я — в стороне. Молчу в скрытом раздражении. И очень, очень это печально — это мое раздражение и зло, зло, зло… (мое, конечно).

30 августа.

Суббота. Пробуждение глубокой ночыо. Ровный, сильный шум ливня за окном. Аля тоже проснулась. В добре и приязни вместе пьем чай. Кошки — каждая на своем окне — глядят в черноту ночи.

Утром очередное одоление бесом (да! да! бесом) на тему Тамары Мих. и ее «дефектов». К счастью, горькое раскаяние и просьба о прощении у Али. Поцеловала в лоб… 12–4 час. — углубленное и обостренное слушание 2, 3, 4, и 5-й ч. Восьмой с. Шостаковича и 1, 2, 3-й ч. Седьмой Брукнера. К сожалению, «на базе» многочисленных чашек кофе с пресловутым «русским бальзамом». Проблески горячего солнца в окно. Аля, пока работал, за чисткой маслят, в огромном количестве принесенных Муськой утром. После обеда, мирного и «прощеного» (слава Богу), глубокий сон. Пробуждение. Т. Мих. в кухне печет пирог.

На крыльце: золотой, безмолвный вечер с дрожащими искорками дождевых капель на просвеченных косым солнцем кустах и травинках. В далекой тишине — стрекотание сороки.

Подъехали на велосипедах Копель и Аля с покупками. Ездили по морю до Норуса.

Прилег на диван. Нарастание непонятного недомогания. И в сердце, и в дыхании… боль в желудке. Погружение в покой, попахивающий небытием. Неодолимая изолированность от окружающего. Сознание отторженности от сидящих рядом Али и Копеля, их беспомощность. Нарастание чувства конца при полном отсутствии протеста… Скорей наоборот, утопание в нем. Постепенно, но очень, очень медленно, улучшение А. и К. ушли ужинать (грибы). Лежу один: ясность нелепости и недоказуемости деяния в искусстве. (Ощупью всё, как кроты, темпы, например. Проблема «listesso» [сохранения темпа] хотя бы… Ковыляем как недоноски… и все-то — многие, очень многие — верят «убежденности»…). Боже мой, как смешно все это. Как смешна моя «интерпретация» той же Пятой Чайковского; а какие нелепости обнаружил я сегодня утром в «своей» Восьмой Шостаковича!! А ведь даже сам Шостакович не заметил их… (а может быть, сделал вид???). Окончательно пришел в себя, наверное, в 10-м часу. (Все то, что произошло со мной, конечно, результат курения и алкоголя… Так ужасаюсь смерти,