Девушка фыркнула.

— Так и будем стоять?

— На кухню, — велел я.

Мы прошли на кухню, я задернул шторы. Кешью следовал за нами— все такой же настороженный, но пока тихий.

— Садись! — Я толкнул Наталью на табуретку. Достал изкармана скотч.

— Боевиков насмотрелся, — презрительно сказала Наталья.

Она не сопротивлялась, даже сама протянула руки — и яскрутил их скотчем. Потом прикрутил ее к табуретке. Тишина была мертвящая,страшная — даже на улице ни гула проезжающей машины, ни пьяных гуляк, нихлопающих дверей подъезда.

— Успокоился? — холодно спросила Наталья, когда я отложилрулончик скотча и сел на другую табуретку. — Ну объясняй теперь, чего хочешь?Квартиру на тебя переписать? Трудновато будет…

Я ее не слушал. Я внимательно изучал кухню. Восемьквадратных метров, да комната — двадцать, да еще десять на ванну, туалет,коридор… невелики хоромы. Если затратить очень много сил и средств, то всеможно замаскировать до неузнаваемости даже за восемь часов.

Замаскировать — но не переделать.

Чудес не бывает.

И мне надо найти следы моей квартиры в этом чужом жилье.

Что первое?

Кафель.

Я ковырнул ножом кафельную плитку. Все в порядке, кафель, ане наклеенная поверх цветная пленка. Поддел затирку между плитками — тоженичего не понять. Сухая. Может быть, старая. Может быть, быстросохнущая.

Наталья засмеялась.

— Рот заклеить? — спросил я. — Могу.

— Ты ковыряй, ковыряй, — добродушно сказала девушка. — Потомзаставлю ремонт сделать.

Обои.

У самого пола, в незаметном месте, я надрезал кусочек обоеви оторвал. Под ними была стена. Следов прежних обоев не наблюдалось. Содрали?Могли, конечно…

— Дурак ты, — сказала Наталья.

Я сел на пол, крест-накрест вспорол линолеум — грубо,посередине кухни. Подошел Кешью, обнюхал дыру в полу — старого линолеума там небыло. Зарычал на меня и отступил.

— Ну сам посуди — если документы действительно каким-товолшебством поменялись, если все друзья тебя забыли, то что ты собираешьсяздесь найти? — Наталья хихикнула. — Следы ремонта?

Я протянул руку к Кешью — пес увернулся. Ответил:

— И сам не знаю. Но про друзей я тебе ничего не говорил.

Наталья замолчала.

Я посмотрел ей в глаза, покачал головой:

— Это ты зря сказала. Теперь я на сто процентов уверен, чтоты в этом замешана. Только не знаю как.

— Что дальше? — Голос у нее оставался совершенно спокойным.— Пытать будешь? Убьешь? Ты не в тайге, родной. Ты теперь для всех — спятившийманьяк. Без документов, без прошлого. Ворвался в чужую квартиру, убил хозяйку.Смертную казнь у нас отменили или как?

— Вроде как отменили.

— Пятнадцать лет в зоне — тоже не сахар. Ну? — Натальяпобедно улыбнулась. — Развяжи-ка меня, Кирилл. Сядем как люди, чаек поставим,поговорим по душам.

Больше всего на свете мне хотелось залепить ей пощечину. Ине надо говорить, что бить женщин нехорошо! Таких — нужно!

Вот только бесполезно. Наталья в истерику не впадет, вковарных планах не сознается.

Можно плюнуть — даже в физиономию. И уйти — пусть самаосвобождается, перегрызает скотч и хихикает в свое удовольствие.

А можно попробовать поговорить.

Я встал и подошел к Наталье. Она с улыбкой вытянула руки — яподнес к ним нож, чтобы разрезать скотч.

— Лопух, — с улыбкой сказала Наталья. И пронзительнозавопила: — Помогите! Убивают! Убива…

Ничего я не успел сделать! Ни опустить руку с ножом, ни заткнутьей рот. Продолжая кричать, Наталья приподнялась вместе с примотанной к задницетабуреткой — и рванулась вперед. Прямо на нож.

Лезвие дурацкого китайского ножа вошло ей под левую грудь.Мне на руку толчком выплеснулась кровь. Девушка перестала кричать, будтоподавилась собственным голосом. Вскинула голову и прошептала:

— А что теперь придумаешь, Киря?

Я отпрыгнул — невольно выдергивая нож из раны. Наталья,скрючившись, упала на пол. Из-под нее потекла кровь, собираясь в разрезанномлинолеуме. Кешью зарычал, прижался к полу и стал подползать к ней.

Никогда в жизни мне не было так страшно.

Я всегда считал, что всякие там «ослабевшие руки»,«подкосившиеся ноги», «холодный пот» — это выдумки романистов. Когда мнедоводилось попадать в передряги, то я, наоборот, заводился и становилсядеятельным. Отец по этому поводу одобрительно говорил — «адреналиновая реакцияна стресс».

Сейчас я не падал только потому, что привалился к дверномукосяку. Ноги дрожали, я весь был мокрый от пота. Нож я держал в вытянутой руке,и пальцы сжались так, что не расцепить.

Хотя — зачем мне его выбрасывать? На радость милиции? Прощевсего зарезаться вслед за Натальей. Пусть следователи строят версии онесчастной любви. И одним кинжалом он убил обоих…

В дверь позвонили.

Надо же…

— Эй, соседка! — донесся до меня голос Петра Алексеевича. —Эй, у тебя все в порядке? Наташа?

Когда Наталья упала, у меня на секунду мелькнула надежда,что вместе с ее смертью развеется и морок. Меня вспомнят друзья, соседи,сослуживцы…

Нет, не сработало.

Я все тот же человек без прошлого — да еще с ножом в руках итрупом у ног. И ни одна сволочь не поверит, что Наталья сама наделась на нож.

В дверь постучали.

Кешью завыл, лежа у тела Натальи. Пронзительно, истошно —никогда не думал, что он способен выть, даже оплакивая хозяйку…

Да какую, к чертовой матери, хозяйку! Аферистку-самоубийцу!

Кешью взвыл особенно жалостливо. Я даже дернулся к нему,чтобы взять на руки, успокоить (все собаководы советуют этого не делать — но выкогда-нибудь слышали щенячий плач?). Но Кешью сразу же оскалился на меня.

Собака мне не верит.

И никто не поверит.

Меня посадят. А не надо было приходить в чужой дом с ножом!

— Милицию уже вызвали! — донесся из-за двери визгливый голоссоседки. — Щас приедут, разберутся!

Была в этом голосе такая жажда крови — не обязательно моей,чьей угодно, лишь бы случилась эта кровь, нашлось о чем сплетничать с подругамипо телефону, — что я взглянул на нож. А не выйти ли, не зарезать ли старуюстерву? Сделать напоследок доброе дело для человечества. Тварь ли я дрожащая?