— Не сомневаюсь, — скрывая улыбку, кивнул Дронго, — и у неене было здесь подруг?

— Почему не было? Ее самая близкая подруга Неля Бродникова.Она раньше работала секретарем Лочмеиса, а потом перешла заместителемруководителя нашего филиала на Преображенке. Они с ней очень дружат, дажевместе ездят в разные поездки. Неля вышла замуж за бизнесмена, но того убилибуквально через шесть месяцев после свадьбы. Представляете, какой ужас. Иоказалось, что все у него было заложено. Дом, дача, машины. Как будто миллионер,но оказалось, весь в долгах. И когда со всеми кредиторами рассчитались, всепродали, то оказалось, что у нее почти ничего не осталось. Такая трагедия, —повторила Валентина.

— А сам Паушкин тогда работал в центральном аппарате? Может,он приезжал сюда?

— Нет. Он здесь даже не показывался. Зачем ему лишний разздесь появляться. Паушкин был такой полупровинциальный тип, со всеми вежливоздоровался, а себя считал таким неотразимым мачо. Даже ко мне пыталсяподкатить, но я его быстро отшила. Нужен мне такой разведенный тип с ребенкомна шее. Он ведь алименты платит, и мы все об этом знали.

— Вы говорили об этом своему шефу?

— Об алиментах?

— Нет, о том, что он к вам «подкатывал».

— Один раз сказала. И он очень разозлился. Сказал, что еслиПаушкин еще раз появится в нашей приемной, он меня уволит. И самого Паушкинаспустит с лестницы. Я еще тогда подумала, что он просто ревнует. Хотя зачемменя ревновать? У нас с ним ничего такого не было. Ахмед Нуриевич всегда велсебя безупречно.

— Это вас огорчало?

— Меня это устраивало, — с достоинством ответила Валентина.

— Не сомневаюсь. А в каких отношениях ваш шеф был с другимируководителями?

— В нормальных. Хотя Ребрин его не очень любил. И это всегдачувствовалось. Но остальные относились к нему хорошо. Иосиф Яковлевич его оченьценил, а с Ральфом Рейнхольдовичем у него были очень добрые, приятельскиеотношения.

— Они дружили семьями?

— Не знаю. Наверно, дружили. На кооперативных вечеринках онивсегда были вместе. Такие красивые, в смокингах и в бабочках. Как будтокартинки из западной жизни. Все три пары.

— Почему три?

— Ребрин обычно не ходит на такие приемы. А когдапоявляется, то в своем сером костюме и сером галстуке. Его жена вообще никогдане приходила на наши приемы. Она такая полная бабулечка, на которой любоеплатье будет смешно смотреться. Ей сидеть дома и нянчить внуков, чем она изанимается. Вообще, когда я смотрю на женщин, то понимаю, какой у нас короткийвек. Женщина уже после сорока становится никому не нужной, а мужчина даже вшестьдесят еще очень даже способен на подвиги. Может, поэтому у нашихруководителей уже вторые и третьи браки.

— В каком смысле?

— У Лочмеиса это третий брак, у Ахмеда Нуриевича второй. Иих молодые супруги гораздо моложе своих мужей. Супруге Лочмеиса вообще толькодвадцать шесть и она на полтора года старше меня. Представляете?

— Но у Абасова первая супруга умерла.

— Ей сейчас было бы сорок четыре, — напомнила Валентина, — аего супруге только тридцать три.

— У Ребрина и Гельдфельда жены не менялись?

— Я же сказала. У Ребрина старая бабушка, которой столько желет, сколько ее мужу. Говорят, что они вместе учились в школе. Какой кошмар.Значит, они знакомы уже почти шестьдесят лет и еще не надоели друг другу. А уГельдфельда супруга моложе на полтора года. Но они женаты уже почти тридцатьлет. Тоже познакомились в институте. Ну, это евреи, там все понятно…

— Что понятно? — не выдержав, улыбнулся Дронго.

— Евреи всегда хорошо относились к своим семьям, — охотнопояснила ему Валентина, — они не бросают своих детей, всегда помогают своимбывшим семьям, а если их супруги еврейки, то вообще не разводятся.

— Какая интересная расовая теория. Это только евреи такиепостоянные в браках?

— Мусульмане тоже, — вздохнула Валентина. — Если бы у АхмедаНуриевича не умерла жена, он бы никогда не женился во второй раз. Я вообщедумаю, что нужно искать мужа либо еврея, либо мусульманина. Они не бросаютсвоих женщин.

— Успехов вам в этом трудном деле, — пожелал Дронго. — Авашему боссу часто звонили незнакомые дамы?

— Если вы думаете, что у него были любовницы, то это не так.У него не было любовниц.

— Как удобно разговаривать с таким осведомленным секретарем.Тогда кто именно звонил ему иногда на мобильный? Какая-то незнакомая женщина.

— Откуда вы знаете? — снова испугалась Валентина, наклоняяськ нему и спрашивая почти шепотом. — Мы об этом никому не говорили.

— Кто это мы?

— Я и его водитель Саша. Иногда на его мобильный звонилакакая-то женщина и начинала его нервировать. Мы об этом знали, но думали, чтоэто его бывшая пассия.

— Имя которой вы не узнали.

— Конечно, нет. Но она иногда звонила, и он начиналнервничать, сердиться, кричать. Потом искал свою жену и тоже сердился.

— Понятно, — Дронго подумал, что пока все сходится.

— Но откуда вы знаете? — не успокаивалась Валентина. — Вамрассказал Саша?

— Нет. Но я случайно об этом узнал. А как он обычноразговаривал со своей супругой? Вы ведь должны были слышать его разговоры.

— Раньше разговаривал спокойно, а в последние месяцы оченьнервничал. Как будто она все время была перед ним виновата. Даже кричал на нее.Я думала, что это из-за работы. Ребрин его нервировал, все время мешалпроводить изменения в наших филиалах. Вот поэтому Ахмед Нуриевич и нервничал.

— Ясно, — он поднялся, — спасибо вам, Валя, вы мне оченьпомогли. И о нашем разговоре никому не говорите. Договорились?

— Я не маленькая. Могли бы и не предупреждать.

Он вернулся в приемную Гельдфельда, забрал копиюхарактеристики и уточнил, где найти Вячеслава Константиновича Орочко. Спустилсяна два этажа вниз и прошел в конец коридора, где был его кабинет. Постучался.Прислушался. Шел уже второй час, и Орочко вполне мог уйти на обед. Но оноказался в кабинете. Очевидно, когда речь шла о его возможном назначении навысокий пост, он старался не покидать своего кабинета надолго. Даже во времяобеда. Перед ним на разврнутой фольге лежали два сэндвича и стояла бутылка воды.Увидев входившего Дронго, он сердито махнул ему рукой.

— Обеденный перерыв, — сообщил Орочко. — У меня обеденныйперерыв.

Растительность на его голове росла какими-то редкимикустами. Светло-коричневые брови, казалось, существовали отдельно от его лица.У него был большой, несколько сплюснутый нос, светло-карие глаза и огромные,непропорционально большие уши. На вид ему было лет сорок пять.