Пока они переходили на Калужско-Рижскую линию, Артем смогубедиться, что догадка Ульмана, скорее всего, оказалась верна. Спецназ Ганзыорудовал и на радиальной станции, где он вообще-то не должен был появляться.Оба входа в туннели, ведущие на север, к ВДНХ и Ботаническому Саду, былиотгорожены. Здесь кто-то на скорую руку устроил блок-посты, дежурство накоторых почему-то несли ганзейские пограничники. На рынке почти не былопосетителей, половина прилавков пустовала, люди тревожно перешептывались,словно над станцией нависла неотвратимая беда. В одном углу толпились несколькодесятков человек с тюками и сумками. Приглядевшись, Артем понял, что там —целые семьи, и стоят они в очереди у столика с надписью «Регистрация беженцев».— Подожди меня здесь, я пойду нашего человека поищу, — Ульман оставил его уторговых рядов и исчез.

Но у Артема были свои дела. Спустившись на рельсы, онподошел к блокпосту и заговорил с хмурым пограничником. — А к ВДНХ ещепускаете? — Пока пускаем, но ходить не советую, — отозвался тот. — Что, неслышал, что там творится? Какие-то упыри лезут, да так, что не остановить. Уних там чуть не вся станция полегла. Там должно здорово припекать — уж еслинаше начальство решило им боеприпасы безвозмездно поставлять, только чтобы дозавтра продержались… — А что завтра будет? — Завтра все к чертям взорвем. На тристаметров от Проспекта в обоих туннелях заложим динамит — и все, не поминайтелихом. — Но почему вы вместо этого просто им не поможете? Не пошлете подмогу? —Тебе же говорят — там упыри. Так все ими и кишит, никакой подмоги не хватит. —А что с людьми с Рижской? С самой ВДНХ?! — Артем не верил своим ушам. — Мы ихеще несколько дней назад предупредили. Вот, идут к нам потихоньку — Ганзапринимает, у нас тоже не звери. Но лучше бы поторопились. Как время выйдет, таки привет. Так что ты уж постарайся поскорее обернуться. Что у тебя там? Дела?Семья? — Все, — ответил Артем, и пограничник понимающе кивнул.

Ульман стоял в арке, тихонько переговариваясь с неприметныммолодым человеком и строгим мужчиной в кителе машиниста и при полных регалияхначальника станции. — Машина наверху, бак залит. У меня тут на всякий случайеще рации и защитные костюмы, и еще «Печенег» с «Драгуновым», — парень указална две больших черных сумки. Подниматься можно в любой момент. Когда нам надонаверх? — Сигнал будем ловить через восемь часов. К тому времени уже должныбыть на позиции, — ответил Ульман. — Гермозатвор работает? — обратился он кначальнику. — В порядке, — подтвердил тот. — Когда скажете. Только людей надобудет отогнать, чтобы не перепугались. — У меня все. Значит, отдыхаем часиковпять, и потом — полный вперед, — подвел итог Ульман. — Ну что, Артем? Отбой? —Я не могу, — отведя напарника подальше от чужих ушей, сказал ему Артем. — Мнеобязательно надо сначала на ВДНХ. Попрощаться, и вообще посмотреть. Ты былправ, они все туннели от Проспекта Мира будут взрывать. Даже если мы живымиоттуда вернемся, я своей станции больше не увижу. Мне надо. Правда. — Слушай,если ты просто наверх идти боишься, к черным своим, так и скажи, — начал былоУльман, но встретив Артемов взгляд, осекся. — Шутка. Извини. — Правда надо, —просто повторил Артем.

Он не сумел бы объяснить это чувство, но знал, что на ВДНХон все равно пойдет — любой ценой. — Ну, надо — так надо, — растерянноотозвался боец. — Обратно вернуться ты уже не успеешь, особенно если там скем-то прощаться собираешься. Давай так сделаем: мы отсюда по Проспекту Мира намашине поедем с Пашкой — это тот, с баулами. Раньше собирались прямиком кбашне, но можем сделать крюк и заехать к старому входу в метро ВДНХ. Новый весьразворочен, ваши должны знать. Будем тебя там ждать. Через пять часов пятьдесятминут. Опоздаешь — ждать не станем. Костюм взял? Часы есть? На, возьми мои, я сПашки сниму, — он расстегнул металлический браслет. — Через пять часовпятьдесят минут, — кивнул Артем, сжал Ульману руку и бросился бежать кблокпосту.

Увидев его снова, пограничник покачал головой. — А в этомперегоне больше ничего странного не происходит? — вспомнил Артем. — Ты протрубы, что ли? Ничего, залатали кое-как. Говорят, голова только кружится, когдамимо проходишь, но чтобы умирали — такого нет, — ответил пограничник.

Артем кивком поблагодарил его, зажег фонарь и шагнул втуннель.

Первые десять минут в голове суматошно крутились какие-томысли — об опасности лежащих впереди перегонов, о продуманном и разумномустройстве жизни на Белорусской, потом о «трамваях» и настоящих поездах. Нопостепенно темнота туннеля высосала из него эти лишние, суетно мелькающиекартинки и обрывки фраз. Сначала наступили спокойствие и пустота, потом онзадумался о другом.

Его странствие подходило к концу. Артем и сам не смог бысказать, сколько времени он отсутствовал. Может быть, прошло две недели, может— больше месяца.

Каким простым, каким коротким казался ему его путь, когда онсидя на дрезине на Алексеевской разглядывал в свете фонарика свою старую карту,пытаясь наметить дорогу к Полису… Перед ним тогда лежал неведомый ему мир, окотором достоверно ничего было неизвестно, и поэтому можно было набрасыватьмаршрут, думая о краткости дороги, а не о том, во что она превращала идущих поней путников. Жизнь предложила ему совсем другой маршрут, запутанный и сложный,смертельно опасный, и даже случайные попутчики, разделявшие с ним лишь малыйучасток его пути, могли поплатиться за это жизнью.

Артем вспомнил Олега. У каждого — свое предназначение,говорил ему на Полянке Сергей Андреевич. Не могло ли быть так, чтопредназначением этой короткой детской жизни оказалось страшно, нелепо погибнуть— во спасение нескольких других людей? Во имя продолжения их дела?

Почему-то Артему стало холодно и неуютно. Принять такоепредположение — значит принять эту жертву, поверить в то, что его избранностьпозволяет ему продолжать свой путь за счет чужих жизней, страданий, ступая посломанным хребтам судеб других людей. Чтобы выполнить свое предназначение.

Олег, конечно, был слишком мал еще, чтобы задаватьсявопросом, зачем он появился на свет. Но если бы ему пришлось над этимразмышлять, вряд ли он согласился бы с такой участью и с такой миссией.Наверное, ему хотелось бы рассчитывать на нечто более значимое… И уж еслижертвовать своей жизнью, чтобы спасти чужие — то не так несуразно, а хотя быблагородно и осмысленно.