Запах нагретых досок, сухих дров. На веранде T.М. гладит белье. Сижу слежу мысленно за Алей. Вот 6 часов, встает: вечером концерт. И только подумал, звонок Али по телефону. Вся радостная — вчерашний концерт ее класса прошел очень хорошо. Вечером — ужин у Копа. <…> А до этого, конечно, поставил Брукнера, Восьмую симфонию. Тут же Коп и Боб. <…>

16 мая.

Воскресенье. Утром долго отлеживался на своем диване и вышел из домика только в середине дня. Сердце изгрызено. Совесть скручивает в узел. Взял читать «Рождение оперы» [А.Д. Бушей-Каменской].

Черемуха выпустила листву и сероватые столбики будущих соцветий. В глубине, меж молодых крошечных листиков сирени, тоже можно рассмотреть зернистые зародыши будущих цветочных кистей. Клены стоят золотые, в полном цвету. Изумрудные березки увешаны цветущими сережками, клонятся, веют изумрудными ветвями в легком ветерке.

Вечером, тайком от Стася, отъезд Муси и Боба «на Пигулевском».

17 мая.

Понедельник. Не сопротивляясь — «будь что будет», — долго спал после завтрака. Потом на стульчике — у сирени. Холодный ветерок. Парочка горихвосток залетает и выпархивает сквозь щели досок в дровяном сарае. Одиночные, иногда парами скворцы в стремительном полете (гнезда, птенцы?!). Иногда вороны пролетают деловито и всегда молча.

Гляжу, слушаю, обоняю, не фиксируя: как бы сам теку во всем… в Покое, отсутствии желаний и смутно грызущей сердце боли. Все еще с участка ни шагу не сделал, да и не могу, не говорю уж об одышке и частом удушье…

Видимо, к концу жизни организм готовится к акту смерти: постепенно рвутся связи с окружающим; почти не влечет ничто внешнее (даже природа) и ничто изнутри не побуждает ни к чему. Наступает нечто подобное анабиозу: нечто подобное последнему концу групповых репетиций, последнему концу… Да! Но как и чем жить до Его Прихода?? И тут мелькнула мысль, догадка выхода: постепенно облегчая себе встречу с ним, надо жить утехой последнего присутствия, то есть вернуться в мир вещности! (Всю жизнь «разоблачал» иллюзорность «вещности», открывая Совершение, теперь круг замкнулся… как глупо бывает любое «разоблачение»!!) Но это возможно при одном условии: при наличии чистой совести! Вот задача в последний и решительный раз, стоящая передо мною.

На сегодня же «практика» моего окаянства такова: в 6 часов выклянчил у T.М. водку и «спасся» от себя в слушании Восьмой Брукнера. NB: и ложь «во спасение», и «правдивость» — равно святотатственны и губительны. И «убийственны». Что-то, может быть, надо не помнить: то, что «не изъять»?..

18 мая.

Вторник. Нормальная ночь. В 6 часов хорошо проснулся. Оделся и вышел. Земля, небо, воздух — Весь Мир подобен необъятному Роднику. Солнце поднимается из-за леса. Трава в росе. Дыхание ветерка чуть колышет хвою сосен. Далеко, далеко кукует кукушка… На Кисанкиной тропке зацвели скромные, еле заметные семейки фиалок и каких-то беленьких цветочков на высоких, тонких стебельках. (В окно вижу: Копель встает, уходит на работу.)

Встал в 9.30. После завтрака записал дни: с начала и до сих пор. Сейчас 2 часа 40 мин. День солнечный, яркий, но дует сильный и очень холодный ветер. Рыбак принес судаки: поделились с Фирой. Копель приехал с дяденькой, с которым был у меня в 1971-м и который меня снимал тогда в «Раковой шейке», в моей «ссылке».

Много наговорил печальных прогнозов, в связи с чем наши хозяйки решили немедленно начать запасать все, что будет возможно и как можно больше.

В 5 часов звонок Али: выходная, «отлеживаюсь». Чтение «Рождения оперы». Т.М. неутомимо все время что-то делает по хозяйству. Даже Фира ей сказала, что она целый день «как заводная». В 8.30 вечера чаепитие. Беседа с Т.М. о судьбах творческих людей и обывательском любопытстве вокруг них (Чайковский).

19 мая.

Среда. День пасмурный, холодный. Сильный ветер. Изредка в разрыве туч — яркое солнце. Изумрудная зелень цветущих молодых березок кипит на ветру. Весь день одержим формулировкой темы «одиночества», но сил — сесть и записать — нету; еще и не додумано вдобавок…

На склоне лет Одиночество перестает казаться чем-то, на что можно повлиять внешними факторами, из чего можно выйти и что можно нарушить. Теперь — в старости — оно предстает как неизбывная реальность, нерушимая, неодолимая изолированность, не имеющая ни выхода, ни входа, проникнуть в которую (перейти за черту) не дано даже самой близкой душе и избавить от которой не в силах ничто. И новое это понимание, вероятно, тоже служит постепенному привыканию к мысли о последнем одиночестве, ужасном последнем одиночестве в смертный час… И единственное, что может облегчить одиночество, — это ласка: ласка души, ласка голоса, даже просто ласковое прикосновение руки. И когда есть силы, конечно, неустанное, пристальное вживание в душу близкую, совершающую путь одиночества. В одиночестве же, отягченном разлукой, единственная радость — это ощущение обоюдного бытия и благодарственная молитва за то, что оно есть!! В этом, наверное, и заключается чудо: будучи врозь — быть вместе.

К вечеру закончил книгу Бушей. Из дома почти не выходил: зябко. Т.М. топит плиту.

20 мая.

Четверг. Закончилась первая неделя жизни здесь. Уже… Но похвастаться мне пока, прямо скажем, нечем. День сегодня тихий, сияющий, но дышащий холодком. Клены за эти сутки вывесили нежнейшие, бледно-зеленые тряпочки молодой листвы. Сел за эти записки. В 11.30 звонок Али. Вчера был гос. экзамен Лены. Отзыв московской комиссии: вершины профессионализма. Это очень хорошо. Но Аля так устала, что даже почти не радуется. Сегодня опять надо ей идти к 3 час. в Консерваторию. В городе холод. Топить перестали. В квартире гуляет ветер. Храни ее Бог… К счастью, ночует Люся. Но она очень рано встает и будит Алену.

С 2 до обеда (4.30) сидел на солнышке у сирени. Бутоны ее уже почти догнали по величине бутоны черемухи. Несмотря на ветерок, очень тепло. Долго гудел над лужайкой черный, с красным хвостиком шмель, искал цветы не нашел. Налетели на Муськин альпинарий скворушки, бегали, торопливо что-то клевали, стремительно улетели. Промелькнула первая весенняя траурница.

Обошел участок. Новости таковы: цветет у времянки крыжовник. На альпинарии цветут фиалки и семейки каких-то веселейших разноцветных «народцев», зацветает тюльпан. У Алиной бабки зацветает коринка и вишня. Вдоль забора дружно зеленеет кайма акации. Недалеко от Кисани, из-за забора другой бабки, высунулась вишенка, вся в блестящих лаковых листочках и розовато-белых комочках-шариках, вот-вот готовых распуститься цветочных лепестков (каждый комочек лежит — покоится — в ладошке цветоложа, бережно охваченный, как пальчиками, пятью чашелистиками). У калитки полил свою «собственную» мальву. К сожалению, она