Плакала она долго, а барин все не возвращался. Уже давнокорабль качался на волнах; Марьяшка даже вздремнула, а его все не было. Фонарь,мотавшийся под потолком, едва рассеивал полумрак, хотя сквозь круглое окошкобыло видно солнце. Но уж больно маленькое оно было, это окошко! Вдобавокзакрытое накрепко, так что в него вовсе не проникало воздуху.

В каютке сделалось так душно, что Марьяшка просто-таки местасебе не находила. Ей было то жарко, то холодно, и снова подкатил к горлу ком,но это были уже не слезы, а словно бы все нутро ее взбунтовалось и рвалосьнаружу.

Она то садилась, то ложилась. Но пол был такой сырой ихолодный, что ее тут же начинала бить дрожь. Она бросила тоскливый взгляд накровать. Барин бог весть когда вернется. А ей бы сейчас прилечь на мягоньком…ну не убьет же он ее, даже если и застанет здесь!

Mарьяшка уже приготовилась расстелить свой плед, давспомнила слова капитана об умершей даме – и облилась ледяным потом от страха.А ну как и она здесь умрет?! Небось милорд, каков бы он ни был добрый, неповезет с собой мертвую. Кинут в море, как камень…

Эта мысль ужаснула Марьяшку. Она умрет, непременно умрет,ежели пробудет здесь еще хоть мгновение! Просто задохнется! Не думая, какразгневается барин, она дрожащей рукою толкнула дверь и на подгибающихся ногахвыбралась на палубу.

В первую минуту свежий воздух освежил ее и прояснил разум,но тут же порыв студеного ветра пробрал до костей.

Плед-то она забыла в каюте! Но вернуться было свыше ее сил.Марьяшка знала: если она отпустит дверь, то рухнет и уже больше не встанет. Нетолько потому, что дрожали и подкашивались ноги, – вся палуба дрожала иходила ходуном. С нею и здоровому-то не совладать, не только измученнойМарьяшке.

Мимо, не заметив ее, прошли двое: мужчина почти нес на рукахдаму с растрепанными волосами, без шляпы. Похоже, ветром сорвало. Тяжелоедыхание вырывалось из ее уст, слезы катились по бледному лицу.

– Мне дурно… я умираю… – бормотала дама.

Мужчина, впрочем, выглядел не лучше, но сознание, что не онаодна страдает, не утешило, а испугало Марьяшку.

А где же ее милорд? Что, если он упал где-нибудь в приступевнезапной болезни и некому прийти ему на помощь? Капитану небось не до него. Итут Марьяшка увидела знакомую высокую фигуру на мостике. Стоявший рядомкапитан, вцепившись обеими руками в поручни, вглядывался в зеленоватую мглу.Ветер хлестал корабль по бокам своим мокрым бичом. Вдруг что-то мокрое окропилоМарьяшку. Пена шипела и таяла на ее руках.

Капитан закричал. Марьяшка взглянула в ту сторону, куда онпоказывал.

Волна нарастала над кораблем… Вдруг девушка догадалась, чтокапитан крикнул: «Держитесь крепче!» В то же мгновение она увидела своегомилорда, который, пригнувшись, бежал к ней по палубе. И он ни за что недержался! Да его сейчас смоет за борт!

Марьяшка выпустила спасительную дверь, кинулась к милорду,вцепилась в него – волна накрыла их, сбила с ног, поволокла по палубе. Что-тоударило Марьяшку в голову… боль пронзила виски, в глазах смерклось… и всеисчезло.

* * *

На какой-то миг Десмонду показалось, что волна смоет их вморе или увлечет в трюм, где лежали, выставив острые когти, корабельные якоря.Однако волна ушла, не причинив видимого вреда, разве что он ощутил себя мокрымдо костей. Черт! На таком ветру, в январе! Надобно поскорее переодеться.

Он вскочил на подгибающихся ногах, рывком поднял девушку, ноона повисла на его руках, бессильно запрокинув голову.

О! Ну как же снова не помянуть черта?! Эта простолюдинкахлопается в обморок при каждом удобном случае – совсем как знатная дама. А еслиею опять завладеет тот же летаргус, на неделю, а то и на две? Кто будет за нейухаживать – он сам, Десмонд?

Он вообразил, какое выражение лица сделается у слуг, которыебудут встречать его на пристани в Дувре и увидят лорда с бесчувственнойславянкой на руках, – и против воли засмеялся. А что скажут люди егокруга? Он вздохнул: нелегко придется в Англии, особенно на первых порах!Впрочем, матушку его всегда считали особой со странностями; смирятся и снаследственными причудами сына…

Толкнув ногой дверь, он вбежал в каюту, опустил Марьяшку накровать и с радостью увидел, как блеснули ее глаза. Благодарение богу,очнулась!

– Переоденься. Мы оба вымокли насквозь, – бросил он и,подойдя к сундуку, принялся вытаскивать оттуда сухое. Поскорее сменить белье! Хорошобы еще растереться бренди, и не только растереться.

Конечно, джентльмену, каковым был лорд Маккол, следовалоподождать, пока приведет себя в порядок дама. Хоть Марьяшка (ох, ну и наградилже ее господь именем – язык сломаешь!) и простолюдинка, а все-таки особаженского пола. Но Десмонда била такая дрожь, что он не думал о приличиях. Вконце концов, она не увидит ничего, что не видела или не трогала прежде. Ведьпо ночам…

При воспоминании об этих ночах Десмонда пробил новый приступдрожи. Они так давно не проводили ночей вместе… Зачем скрывать, что желаниетомило его? Конечно, он стыдился своей пылкости к этой крестьянке, ведь тело втакие минуты властвовало над лордом Макколом и заставляло забыть обо всем.Какая ему разница была, кто здесь родом выше, кто ниже, когда они лежали рядом,обнимая друг друга, и не было в мире существ ближе?..

Десмонд снял рубашку, но не ощутил холода. Все тело егопылало так, словно он не просто растерся бренди, а принял ванну из этогославного напитка. И голова кружилась, как после доброго глотка. Да, он пьян…пьян от желания, и ежели тотчас не расстегнет штаны, они порвутся. Впрочем,зачем оставаться в мокрых штанах? Лучше их снять совсем.

Через мгновение он стоял голый, и орудие его было настолькоготово к бою, что колыхалось при ходьбе, словно меч, выискивающий цель.

«Цель» между тем так и лежала на кровати, в мокрой,облегающей тело одежде. Можно было просто задрать ей юбку, но Десмонд усмирилсебя. Ощущать ее всем телом – это было восхитительно, это добавляло хмеля в напитоких страсти, поэтому он принялся расстегивать пуговки на ее рубашке, да она,ворохнувшись, невзначай задела рукою его естество – и терпение Десмондаиссякло. Он буквально вырвал девушку из мокрых тряпок, не глядя отшвырнул ихкуда-то на пол и, вспрыгнув коленями на узкое, неудобное ложе, встал меж белых,нежных ног.