О…ой! Почему, зачем он вдруг встал? Идет к ней? Что, опять?Она со страхом уставилась на него, приоткрыла рот, готовая закричать…

* * *

Конечно, над всем, что она тут наплела, посмеялся бы всякийздравомыслящий человек, однако Десмонд почему-то поверил ей сразу, лишь толькоуслышал из ее уст почти безупречную английскую речь. Теперь понятно, почему«Марьяшка» оказалась столь способна к изучению иностранных языков – и стольбездарна как прислуга. Ей ведь и самой всю жизнь услужали – и звали, конечно, неМарьяшкою, а Мариной Дмитриевной, вашим сиятельством, княжной!

А он… а он-то…

Олег тоже хорош! Это же надо – не признать свою соседку!Хотя он, помнится, что-то такое говорил, будто здешнюю барышню держат встрогости… не видел ее давно, оттого и не узнал. Господи, за что, ну за что онавиноватит Десмонда?! Он ведь хотел поступить благородно, хотел спасти ее!Почему не пошел, не объяснил недоразумение перед хозяевами имения? А правда,почему? И мысли такой не взошло ни ему, ни Олегу! Ну, Чердынцев терпеть не могсоседей, считал все объяснения напрасными. А он-то, Десмонд Маккол?.. Онпросто-напросто не в силах был расстаться с этой красотой, внезапно открывшейсяему посреди вьюжной, метельной, хмельной ночи. Словно бы среди сугробов расцвелвдруг цветок… в сердце его расцвел! Рот ее и впрямь был похож на розовыйцветок, и нежен, сладок он был, и создан для поцелуев, а тело – для любви. Иглаза… эти невероятные, не то серые, не то голубые, не то зеленые глаза ее…Глядя на нее, он словно бы всем существом своим погружался в некую поэтическуютайну. Лишь глядя! Что же бывало с ним, когда он и впрямь погружался в нее?..

Десмонд до боли стиснул зубы. Вот это ему и нужно сейчас –боль, которая отрезвит.

Никогда не надо подавлять первых побуждений! Захотелосьзастрелиться, узнав, что обесчестил русскую княжну, силою увез из родного домаи продолжал бесчестить в течение нескольких недель, – вот и надо былототчас же стреляться. Теперь, по крайней мере, был бы избавлен от всяческихобъяснений. Да и что тут можно объяснить? Что их первая встреча в очередной раздоказала правоту великого Сервантеса, сказавшего: «Между женским «да» и «нет»иголка не пройдет!»? Но истинный джентльмен скорее откусит себе язык, преждечем скажет благородной даме: вы, сударыня, хотели меня так же, как я вас! Нет,она считала себя рабыней, вынужденной подчиняться прихотям своего господина. Исейчас она помнит лишь то, как он насиловал ее сегодня. Омерзительно,омерзительно… омерзительнее всего, что жгучий стыд уживался в его душе сотчаянием. Не будет больше сладостных вздохов, нежности лона. Ох, как онауставилась на его бедра, какой ужас в этих глазах!

Ничего. Он загладит свою вину. Есть только одно средствоспасти ее честь – и свою. Жениться. Но… Что скажет Алистер? Что начнется дома?!

И тут же Десмонд вспомнил, что старший брат мертв, и сказатьему никто ничего не скажет, и ничего не начнется, потому что «начинать» некому.Да, он теперь сам себе господин, и никто не посмеет ему возражать, даже если онявится в родовой замок Макколов в сопровождении целого гарема. Нет, его родне,слугам и фамильным привидениям бояться нечего: он привезет с собою всего лишьодну… жену. Леди Маккол.

Он выпрямился, расправил плечи, подавив нелепое желаниеприкрыть ладонями то место, где праотец Адам носил фиговый листочек.Дьявольщина! Ее взгляд словно иголками колет! Десмонд стиснул зубы, подавляясладостные судороги, пронизывающие его чресла, и проскрежетал:

– Прошу вас оказать мне честь и стать моей женой! Бог весть,чего он ожидал от этих слов… Ну, может быть, она упала бы в обморок, илизарыдала бы, или кинулась бы ему на шею… Об этой возможности Десмонд мог толькомечтать, и, кажется, еще ни о чем на свете он не мечтал так страстно – и такнапрасно, ибо девушка, сузив глаза (где они, слезы счастья?!), отпрянула – ипрошипела в ответ:

– Да я лучше умру!

Ого! Ну и дошлый достался ей «лорд»! Он оказался еще умнее,чем думала Марина! Умнее – и хитрее… Прогадали ее опекуны. Думали, избавилисьот племянницы? Ничуть не бывало! Просто к ней в придачу навязали себе на шеюеще и зятя!

Нет, не видать Марине родительского наследства! Но иопекунам его не видать. Все по праву супруга приберет к рукам этот фальшивыйлорд, этот голоштанник, этот… Ну уж нет! Он может связать ее и приставитьпистолет к виску, только тогда она скажет «да»!

Все это или примерно это она ему и выпалила. Думала, онразъярится, но лицо его стало таким… таким ледяным, что Марина впервыеиспугалась. Да, кажется, только сейчас он впервые по-настоящему разозлился. Чтоже он с ней сделает? Опять распнет на постели, утверждая свою власть? Илиизобьет? С него станется – вон какой лютой ненавистью сверкают его глаза!

Она бестолково замельтешила руками, пытаясь понадежнее истыдное место прикрыть, и лицо защитить от возможного удара, – но упустиламиг, когда злодей на нее набросился.

* * *

На море по-прежнему царил полный штиль. Прежде капитануВильямсу только слышать приходилось о таких внезапных переменах погоды, темпаче – в исхоженном вдоль и поперек Ла-Манше. Он знал, что моряки, желая вшторм провести корабль в какую-нибудь укромную бухточку, выливают навзбунтовавшиеся волны несколько бочек масла. И чудилось, некая всевластная рукапроделала то же самое со всем проливом, усмирив бурю внезапно и бесповоротно.

Море стояло, как неподвижное стекло, великолепно освещаемоезакатным солнцем. Не видевшему сего невозможно было представить бесконечногладкое пространство вод, сияющее отраженными солнечными лучами. Так, наверное,выглядело зеркало, в которое смотрелся сам лучезарный Феб! [11]Казалось, что в мире не осталось ничего, кроме воды, неба, солнца и корабля.

Эта картина, способная до слез восхитить стороннегонаблюдателя, тем не менее наполняла сердце капитана Вильямса глубочайшимунынием. Полный штиль! Паруса висели без действия, корабль не шевелился;матросы сидели понурясь. Бог весть, когда придет ветер. А тут еще этотнесчастный соотечественник – лорд Маккол.

Пожалуй, так гнусно на душе у Вильямса не было с тех пор,как он бросил тело злосчастной маркизы Кольбер в море. Найти упокоение вродимой земле она не имела возможности, а в чужой, английской, – незахотела, вот и завещала свое тело морским волнам, которые, может быть,коснутся когда-нибудь любимых французских берегов. И ведь похороны случилисьприблизительно в этом месте! Проклятое, заколдованное место…