здесь. Домой прошел через центр; от нашей с Алей столовой в Доме отдыха нет и следа: срыли. Потом мимо почты и пионерлагерей. Было 2 часа 15 минут.

Дома — тепло. Топится печка. Т.М. осваивает, обогревает радиатором свою «камеру» во времянке, хочет там переночевать сегодня. После обеда сон. Записал дни. Сейчас 5 час. 45 мин. Алена встает: ведь сегодня у нее концерт… Телевизор у Копа: прибытие Индиры Ганди, потом очередная чепуха. Чтение «Суходола» Бунина. Опять телевизор — «Мятеж»… и опять Индира Ганди в «Новостях». Перед сном Копель зашел и, в связи с переходом Т.М. в свою комнату, начал о ней мутить что-то на манер прошлого года… А потом все допрашивал, что и зачем я пишу?..

9 июня.

Среда. Последствием Копелевой беседы была очень плохая ночь, частые пробуждения, накрутка всех возможных бед… После завтрака неожиданная, глупейшая, первая за все время, стычка с Т.М. из-за молока (!?).

День синий, яркий, но холодный ветер по-прежнему раскачивает сосны. Никуда не захотелось идти, расстроенный, пошел в солнечный закуток, к кленику. Сидел там до 2-х. Все распутывал свои узлы… Пришел в дом. Полно в нем света, солнечно, чисто, радостно… по-Алиному. Как радуется она здесь всегда («на сосенки») и как хочет, чтоб и я был радостен… С приближением конца разлуки — как под гору катится и растет ком ожидания. И опять начинает казаться, что с концом разлуки придет конец и одиночеству… А мне сегодня совсем неладно… того и гляди потекут горькие слезы. Не то нездоров, не то «перетружен», не знаю… и стыдно, стыдно кругом. После обеда записал этот больной денек (4.30 дня). 5–6.30 слушал Восьмую Брукнера. Но с 3-й части что-то стало гудеть в проигрывателе. Пришлось прекратить: без Али не пойдет. Читал «Суходол».

В 8 часов пришли Гаврила и Тая. В новом каком-то качестве… Говорили главным образом о смерти… и возможных отношениях к ней (началось с нападения Тайсы на Солоухина… конечно). Пили чай. Ушли около 11-ти. За лесом поднялась полная луна.

10 июня.

Четверг. 11–12 круг: на море через «Мереранну»; в центр; к маяку; на реку; мимо тралфлота — домой. На море по пустому пляжу несется режущий, прямо-таки полярный ветер. Идти к заставе невозможно. Пляжем пробился к «Лайне», мимо Синёвых на Айю; тут захотелось прикоснуться к старым местечкам. Обошел «обеденную» тропку, заглянул в коридор, где был кабинет Петра Васильевича, зашел во все по очереди магазины — сапожный, галантерейный, в аптеку. Было так, будто перелистнул картинки старой, милой книги… Все-таки опять потянуло на море: прошел к маяку мимо «межколхозного санатория», остро пахнущих, только что постриженных газонов. Постоял под защитой высокого забора, что окружает его, но и здесь, несмотря на солнечный припек, очень холодно и зябко. Зато долго сидел в затишье над рекой у пристани. Тихонько тарахтели-маневрировали тральщики. Река курчавится белыми гребешками. Ветер несет по ней темные полосы ряби. Вольный простор, вольный воздух, вольный Дух!!. Невозможно привыкнуть к этому ощущению пронизывающей, хрустальной, вздымающей чистоты! На ходу ли, на отдыхе ли — не покидает тебя чувство наслаждения, упоенности ею, погруженности в нее!

Домой — вверх по реке, мимо тралфлота. Попутный ветер усердно подгонял и даже сквозь кожаную куртку холодил спину. Благодаря холодам все события в природе задержались. И поэтому, несмотря на то что сирень уже в полном цвету и лиловыми купами своими ознаменовала начало лета, все зеленое царство природы: листва, травы — еще полно первозданной свежести, яркости и такого веселья, какое бывает только в разгар весны.

Дома не захотелось сидеть в комнатах, побыл на лужайке. Но сморила дрема. Спал до обеда и после него у себя на диване. После чего записал день. (5.30 дня). Часок посидел у дровяного сарая в косых лучах вечерних, пока не поползли тени. (Тут же Муська и Стась.) Потом дома читал «Худую траву» Бунина. В 8 час. Т.М. ушла на телевизор, а я в натопленной кухне основательно умылся, как всегда «по частям». В 9 часов закончил Бунина. <…>

11 июня.

Пятница. Часто просыпался в сумраке и гнете всяческом. <…> «На воле» — все то же: густо-синее безоблачное небо, яростный свет, пронзительная чистота и все тот же ледяной ветер. Идти никуда не тянет, наоборот. Пошел сидеть в уголок к клёнику: здесь единственное местечко, где тихо и ласково греет солнышко. Прилетают сюда птички всякие — отдохнуть на заборе, повертеть головкой, потрясти хвостиком, тут же подцепить мушку… А то есть еще и такие, которые, внезапно возникнув на заборе, всплескивают над головкой крылышками, как ладошками, и при этом непрестанно низко кланяются, показывая белизну основания хвостика, («подорожник»?). В траве появились молодые колоски: скоро зацветут полевые злаки. Ветер стих немного. Я перебрался к сирени на лужайку. Налетают разрозненные выводки скворчат, преследуют стариков, непрерывно вереща, клянчат подачку. Те — не дают: идет урок самостоятельного добывания пищи. Кружат над участком чайки, пикируют, что-то склевывают в ящике для отбросов. Если на них, летящих, смотреть против солнца, то кажутся они очерченными серебряным нимбом: это просвечивает белизна махового и хвостового оперения.

До обеда дремал. Читал Бунина («Сверчок»). День ползет еле-еле. Не дождаться, когда же настанет завтра… сосет сердце, даже мутит немного. После обеда сидел на веранде. Хорошо, тепло, солнечно… Если не видеть и не замечать (это главное!) помех: слева развешанных у времянки пеленок, валяющихся игрушек, стаськиного матраца на дровянике, а справа не слышать духового оркестра и ударов барабана, несущихся из пионерлагеря…

Да я нынче почти и не замечаю никаких этих помех; во всяком случае, им не удается влиять на меня ощутимо, ибо они поистине — суть ничто! Но сегодня у меня немного «болят нервы»: видимо, переборщил вчера с пребыванием на ветру и солнце. Поэтому, наверное, и пойти никуда не захотелось утром. С 5 до 5.30 записал день. Попытка читать «Вестник» (очень, очень много хорошего). Но потом решил прекратить, т.к. сижу «на юру»; лучше потом. 6–8 кофе у Копеля с приехавшим главным архитектором Нарвы (его предложение оформить мне сосновую горку во временное пользование!).

Ужин: макароны и …бигуди. Прибежал Копель: в телевизоре Симонов с увертюрой из «Руслана». 10.30 — один. Перед сном еще приход Копа: рассказ об извлечении нитки из шва Лидии Александр. Гордзевич.

Предстоящий этот приезд Али сюда напоминает некое (правда, продленное) свидание в условиях некоего заточения… Свидание скоро кончится, а я останусь в своем заточении, в заточении в самом себе. <…>

12 июня.

Суббота.