— Нет, нет. Возьми её.

Я вновь порылся в сумке, достал светло-зелёный карандашЛиббит. Единственный достаточно длинный, чтобы как следует ухватиться за него.Должно быть, этот цвет не относился к её любимым. А может, на Дьюме зелёныеоттенки были более насыщенными.

— Хорошо, что теперь?

— Нарисуй меня на кухне. Прислони меня к хлевнице, таксойдёт.

— На столике, верно?

— Думаешь, я говорю про пол?

— Боже, — вырвалось у Уайрмана. Голос от фразы к фраземенялся; теперь в нём ничего не осталось от голоса Джека. И чьим он стал,учитывая тот факт, что в лучшие годы кукла произносила только слова, которыерождались в воображении маленькой девочки? Я подумал, что тогда это был голосняни Мельды, то есть теперь мы его же и слышали, пусть и с какими-товариациями.

Как только я начал рисовать, зуд спустился вниз по моейампутированной руке, очертил её, превратил в реально существующую. Я нарисовалкуклу сидящей у старинной хлебницы, с ногами, свешивающимися через крайстолика. Без паузы или колебания (что-то глубоко внутри, там, где рождалисьобразы, говорило: колебаться — верный способ разрушить заклинание, когда онотолько формируется, когда оно всё ещё хрупкое) продолжил и нарисовал у столикамаленькую девочку. Она стояла, подняв голову. Маленькая четырёхлетняя девочка вдетском переднике. Я не могбы сказать вам, что такое детский передник, пока ненарисовал его поверх платья маленькой Либбит, когда она стояла на кухне рядомсо своей куклой, стояла…

Тс-с-с-с…

…приложив палец к губам.

После этого, прибавив скорости — карандаш просто летал, — янарисовал няню Мельду, первый раз увидев её вне фотографии, на которой онадержала в руках красную корзинку для пикника. Няня Мельда наклонялась наддевочкой, с лицом строгим и злым.

Нет, не злым…

Испуганным.

Вот какой выглядит няня Мельда, испуганной чуть ли не досмерти. Она знает, что-то происходит, Либбит знает, что-то происходит, иблизняшки тоже знают: Тесси и Ло-Ло испуганы, как и она. Даже этот дуракШэннингтон знает, что-то происходит. Вот почему он старается бывать здесь какможно реже, предпочитая работу на материковой ферме приездам на Дьюму.

А Хозяин? Когда Хозяин здесь, он слишком зол из-за Ади,которая сбежала в Атланту, чтобы видеть происходящее у него перед глазами.

Поначалу няня Мельда думала, что происходящее у неё передглазами — плод её воображения, разыгравшегося от детских игр; конечно же, немогла она видеть цапель или пеликанов, летящих лапками вверх; или улыбающихсялошадей, когда Шэннингтон приехал на двуконной пролётке из Нокомиса, чтобыпокатать девочек. И она предполагала, что знает, почему маленькие боялисьЧарли. На Дьюме теперь появились какие-то загадки, но вот это к ним неотносилось. Тут вина лежала на ней. Хотя она хотела, как лучше…

— Чарли! — воскликнул я. — Его зовут Чарли! Новин каркающимсмехом подтвердила мою догадку.

Я достал из пакета с едой второй альбом (просто рванул насебя) и так резко отбросил обложку, что оторвал половину. Порылся в пояснойсумке, нашёл огрызок чёрного карандаша Либбит. Для этого рисунка мне требовалсячёрный цвет, и длины огрызка хватило, чтобы я смог зажать его большим иуказательным пальцами.

— Эдгар, — позвал Уайрман. — На мгновение мне показалось,что я увидел… создалось ощущение, что…

— Заткнись! — крикнула Новин. — Не оращай внимания намагическую руку! Ты хочешь увидеть совсем другое, готова спорить!

Я рисовал быстро, и жокей появлялся из белого, как фигура —из густого тумана. Линии ложились небрежные, торопливые, но главное я передал:проницательные глаза, широкие губы, растянутые в улыбке, которая могла быть ивесёлой, и злорадной. Я не успевал закрасить рубашку и бриджи, но досталкрасный карандаш (уже мой), провёл полоску-пояс по животу, добавил эту ужаснуюкепку, затушевал её. И как только появилась кепка, я сразу понял, что вдействительности означала улыбка жокея: ночной кошмар.

— Покажи мне! — потребовала Новин. — Я хочу знать, ра-вильноли ты всё ухатил!

Я показал рисунок кукле, которая теперь, выпрямившись,сидела на колене Джека, тогда как сам Джек, привалившись к стене у лестницы,смотрел в гостиную.

— Да. Тот самый пидор, что пугал девочек Мельды. Точно он.

— Что?.. — начал Уайрман, покачал головой. — Я в ауте.

— Мельда видела и лягушку, — продолжала Новин. — Которуюдети называли большим мальчиком. Ту — с жубами. Именно тогда Мельда наконец-топрипёрла Либбит к стене. Потребовала объяснений.

— Сначала Мельда думала, что этими историями о Чарли детипросто пугают друг друга, верно?

Вновь раздался каркающий смех Новин, но вот в еёглазах-пуговицах, похоже, застыл ужас. Конечно, в таких глазах можно увидетьвсё что угодно, не так ли?

— Совершенно верно, милок. Но когда она увидела Большогомальчика, который в конце лужайки пересёк подъездную дорожку и скрылся задеревьями…

Рука Джека шевельнулась. Голова Новин медленно закачалась изстороны в сторону, показывая, что няня Мельда сильно испугалась.

Я подсунул альбом с Чарли-жокеем под первый альбом ивернулся к нарисованной кухне: няня Мельда смотрела сверху вниз на Либбит,маленькая девочка прижимала палец к губам («Тс-с-с-с!»), а кукла молчаливовзирала на происходящее, сидя на столике у хлебницы.

— Ты это видишь? — спросил я Уайрмана. — Понимаешь?

— В каком-то смысле…

— Веселье закончилось, как только её достали из воды, —пояснила Новин. — И вот к чему это привело.

— Может, сначала Мельда думала, что это Шэннингтон шуткиради переставлял паркового жокея… он знал, что три маленькие девочки жокеябоятся.

— А почему, скажи на милость, они боялись? — спросилУайрман.

Новин не ответила, но я провёл магической рукой наднарисованной Новин (Новин, прислонённой к хлебнице), и тут заговорила та, чтосидела на колене Джека. И я уже знал, что она скажет:

— Няня не хотела ничего плохого. Она знала, что они боятсяЧарли — боялись ещё до того, как началось плохое, — вот она и рассказала имсказку на ночь, пытаясь всё как-то исправить. Но только сильнее напугала, какиной раз случается с маленькими детьми. Потом пришла плохая женщина — плохаябелая женщина из моря — и эта сука сделала всё ещё хуже. Она заставила Либбитнарисовать Чарли живым, в шутку. У неё были и другие шутки.