— А кто пугается? Кто раскаивается? — спросила свызовом Доротея.

— Слабые людишки, — ответил Верней, — которыееще 'не совсем усвоили принципы, изложенные моим племянником, и сохраняют всебе, зачастую даже помимо своей воли, глупые предрассудки детства.

— Вот почему я не перестану твердить, — продолжалБрессак, — что никогда не бывает слишком рано уничтожить зерна этихпредрассудков. Именно в этом состоит первейший долг родителей, воспитателей,всех тех, кому доверены юные сердца, и тот, кто об этом не заботится, долженсчитаться злоумышленником.

— На мой взгляд, вся религиозная чушь питается ложнымипонятиями морали, — заметил Жернанд.

— Отнюдь, — возразил Брессак, — религиозныеидеи были плодами страха и надежды, а уж потом, чтобы избавиться от первого ипотешиться вторым из этих чувств, человек построил для себя мораль навоображаемом великодушии своего абсурдного божества.

— Я полагаю, — проворчал Жернанд, опрокинув в себябокал шампанского, — что одно связано с другим, и независимо от того, чтобыло первопричиной, я ненавижу все, порожденное этим идиотизмом; моераспутство, основанное на безбожии, помогает мне смеяться над общественнымиустоями и плевать на них с таким же наслаждением, с каким я презираю религию.

— Вот как должен мыслить настоящий философ! —воскликнул Верней. — Человеческие глупости могут обмануть толькопростаков, люди, имеющие мозги, должны их презирать.

— Но не надо ограничиваться этим, — сказалд'Эстерваль, — необходимо бороться с ними открыто, каждый наш поступокдолжен служить разрушению морали и подрыву религии. Только на их обломкахможно, построить счастье в этом мире.

— Да, сказал Брессак, — но мне не известно ни однозлодеяние, которое могло бы утолить мою ненависть к морали, могло бы стереть слица земли все религиозные предрассудки. Чем, например, мы занимаемся? Да ничемособенным: все наши мелкие бесстыдные делишки сводятся к немногим актамсодомии, насилия, инцеста, убийства, наши атаки на деизм — к богохульствам и кбезобидному осквернению религиозных святынь. Есть ли хоть один среди нас, ктоможет честно сказать что удовлетворен такой малостью?

— Разумеется, нет, — незамедлительно ответилапылкая супруга д'Эстерваля, — может быть, я больше всех вас страдаю отпосредственности преступлений, которые природа дает мне возможность Совершать.Во всем, что мы делаем, я вижу лишь оскорбление идолов и живых существ, но какдобраться до природы, которую я так жажду оскорбить? Я хотела бы разрушить еепланы, прекратить ее движение, остановить бег звезд, сокрушить светила,плавающие в пространстве, уничтожить все, что ей служит, защитить все, что ейвредит, одним словом, вмешаться во все ее дела, но, увы, это выше моих сил.

— Вот это-то и доказывает, что злодейство не существуетв нашем мире, — глубокомысленно сказал Брессак, — это слово применимотолько к деяниям, которые назвала Доротея, а вы сами понимаете, что ониневозможны, так давайте утешимся тем, что нам подвластно, и умножим наши ужасы,раз не дано нам сделать их по-настоящему великими.

Философская беседа была в самом разгаре, когда все заметили,что в мертвом теле мадам де Жернанд произошло какое-то конвульсивное движение.Виктора обуял такой страх, что он наделал под себя, а Брессак обратился к немус такими словами:

— Разве ты не видишь, глупец, что происходящее лишнийраз доказывает мои слова о необходимости движения в природе? Теперь вы видите,друзья, что никакой души не требуется для того, чтобы привести какую-то массу вдвижение. Именно благодаря таким движениям этот труп будет разлагаться ипорождать при этом другие тела, в которых души будет не более, чем было в нем[60]. Давайте сношаться, друзья! — продолжал Брессак,вторгаясь в задний проход Виктора, испачканный испражнениями. — Да, будемсношаться! Пусть этот феномен природы, одно из простейших проявлений еедвижущей силы, не испортит нам удовольствие. Чем больше эта потаскухаоткрывается перед нами, тем сильнее надо оскорблять ее: только так мыразоблачим ее секреты.

Д'Эстерваль овладел мадам де Верней, которая, судя по всему,давно волновала его; Верней в ответ тоже наставил д'Эстервалю рога, которымитот украсил его раньше.

— Одну минуту, — громко произнес Жернанд, —прежде чем продемонстрировать вам способ неземного наслаждения, о котором всевы, как будто, позабыли, я должен опорожнить свой кишечник.

— Для этого не стоит покидать нас, дядюшка, —заметил Брессак, продолжая совокупляться, — я слышал, что вы страстнолюбите испражняться, так позвольте нам увидеть эту вашу страсть.

— Вы действительно хотите это увидеть? — спросилЖернанд.

— Да, да, — поспешил ответить Брессак, —любое извращение — это приятное и поучительное зрелище, и мы не хотим лишатьсяего.

— Тогда я удовлетворю ваше любопытство, — важносказал Жернанд, поворачиваясь к зрителям своим громадным седалищем.

Вот каким образом развратник приступил к омерзительнойоперации. Его окружили четверо ганимедов: один держал наготове большой ночнойгоршок, второй взял зажженную свечу и подставил ее поближе к анусу, чтобы былолучше видно происходящее, третий сосал ему член, четвертый, перекинув черезруку белоснежное полотенце, целовал Жернанда в губы. Тот, опершись еще на двоихпедерастов, поднатужился, и как только появилось невероятное количество дерьма,которое обыкновенно и регулярно выдавал хозяин замка, учитывая страшноеколичество поглощаемой им пищи, тот юноша, что держал вазу, принялся восхвалятьэкскременты. «Какое прекрасное дерьмо! — восклицал он. — Ах, господинмой, какое превосходное говно! Как красиво вы испражняетесь». Когда дифирамбызакончились, педераст, вооруженный салфеткой, языком очистил преддверие ануса,а горшечник подставил содержимое горшка под нос Жернанду и опять громогласновосхвалял его. После этого мощная струя мочи ударила в рот сосателю, которыйтут же проглотил всю жидкость, полотенце завершило то, что не мог сделать язык,и четверо ганимедов, оставшись без дела, долго сосали поочередно язык, фаллос изадний проход распутника.

— О черт побери! — восхитился Брессак, усердносодомируя Виктора, который в это время теребил ягодицы своей очаровательнойсестрицы Сесилии. — Гром и молния! Я ни разу не видел такой сладострастнойпроцедуры. Честное слово, я возьму это себе за привычку. А теперь выкладывай,дорогой дядя, о каком таком наслаждении ты начал говорить.