почти снежными тучами — бледными, слепящими, размазанными и зловещими… Аля поехала к старичкам за молоком. Я поспал после завтрака, потом записал никчемную свою летопись дней. Пошли к Иришке. Снесли обогреватель. Она, высланная, на балконе вывешивает сушить одеяло на солнышко. Сидели с ней, Лидией Александровной и мальчуганом Емелькой в царстве цветов, яблонь, около красавиц — трех берез. Надо суметь видеть все это всегда как в первый раз.

Синее небо, ласточка, прохладный ветер. После обеда очень легко подремал. Аля на веранде. С Копом и Стаськой — у качелей. Стась — «куличики», лепка, дрязготня. Соседские дымы: Ждановы топят баню.

6 часов. С Алей и Тишей — на горке. Вечно неповторимый (неповторимый и вечный) предвечерний час земли. Передвигаемся за солнечными лучами. Приход ласкового Юмки. (Аля: «Он со своей собачьей тоской…» и «Каждый день к вечеру открывается голубое небо». Я: «Мама говорила из Грина: утро всегда обещает, вечер грустит и прощает». Аля: «Вечер легкий, вечер легкокрылый».

Простокваша; 9.30 — кино.

14 июля.

Среда. Синее солнечное утро. Но конечно, холодный ветерок. 11 часов к Пигулевским — занести журналы. Просвеченная солнцем листва тенистых прядей плакучей березы, зеленый ее шатер, скамеечка вокруг ее ствола. Сидели под ним. Милые, заботные, копошащиеся в треволнениях о детях и внуках старики… Усадебная благодать их участка, скрытого вековыми липами, заросшего травами, сиренью, молодыми кленами. От Пигулевских — на море. Холодненький северный ветерок. Тем не менее потопали в сторону дальней заставы. Сначала не очень легко шлось, потом получше, а перегон от «Норуса» до конца промахнули одним духом в хорошем темпе. Одышки второй день почти не ощущаю. Перед «Норусом» полежали под защитой поросшей ольхой дюной, погрелись в жарком солнышке; море сегодня ворчливое.

Домой — автобусом. Но час был довольно поздний, около 5-ти, и народу набилось несчетное количество; шофер хотел ехать без остановок в Нарву. Еле-еле, ценой неистовой Алиной руготни, удалось выскочить на Линде. Сладкая дрема после обеда.

На веранде с Аленой. Починка лопнувшего полотнища на маленьком шезлонге. Приход Иришки-«одалиски»: красненькая чалма с «бриллиантовой» звездочкой во лбу. Доклад ее о поездке в Нарву, обеде там, об Анне Максимовне и ее ногах. Простокваша — все вместе.

15 июля.

Четверг. Проснулся рано: во все щели сквозь занавески льется солнечное золото. Хотел встать, но… не раскачался. Алена проснулась вяловатая. Намечается поездка на лодке. Но в связи с появлением С. Болотина порешили, не откладывая, ехать сегодня же в Куремяэ. Алена срочно поехала за молоком, я сел записал дни.

12.40 — Болотин у калитки. Не доезжая до цели, остановились у магазинчика. Полуденная оглушающая тишина полей и дороги. Вскоре за поворотом показались главы собора и весь «корабль» монастыря. Подъехали к избушке тети Фени: две чужих тетки. Лидии Сергеевны нет. Та, что живет в ее комнате, как и большинство теснящихся вокруг Божиего дела, демонстрирует свою «причастность», «посвященность» и даже что-то говорит о «послушании».

Тетя Феня слезла со своего чердачка, где «нет мух» («уж я их бью, бью, а вот опять налетели»); запричитала на Алю и на меня. Сидели в ее кухоньке у окна. (По поводу кривой лесенки на чердак: «А я и сама кривая». Насчет памяти: «Помню: где завтракаю, туда и ужинать иду»; насчет своих сил: «Давайте поборемся! Как тряхну!» Насчет аппетита: «Как поработаешь — только уши шевелятся»; и «не все в жизни гладко идет; все есть клочок — где-нибудь да споткнешься…»

Та, что помогает т. Фене, насадила в картошку бобов. Тетя Феня недовольна, а поправить — сил нет…

Солнышко на столе. Алена выложила свои припасы и все, что надо. От тети Фениной избушки поднялись крутой тропкой в гору, к бывшему ржаному полю. Теперь на его месте золотится поле сурепки. В тишине, насыщенной медом, в солнечных знойных лучах, равномерно и мощно гудят бесчисленные пчелки. Вокруг монастыря протянулся новый сплошной забор. Широкие ворота покрашены только зеленым, под цвет куполов. Как ни странно, цементный забор своим видом не коробит и не мешает смотреть. Он как-то даже вписался во все окружающее. Во дворе около собора, вдали, тихо шла фигура монахини в черном своем длинном одеянии. И вновь, еще раз в жизни, пахнуло несказуемо близким, ожившим, воскресшим из ушедшего или, вернее, из уходящего…

Около 2-х были у матушки Силуаны; занята. Сидим на скамеечке под березой, ждем, когда уйдет некий молодой человек. Как и в прошлом году, собор во всем величии и покое наплывает на нас в небе навстречу облакам. Воркуют голуби. Матушка Силуана уходит читать псалтырь. Очень похудела. В лице ее сквозь мученическую женственность уходящей плоти приметно проступает Лик. (Проехавшая в машине игуменья Варвара). У собора. Вход, как всегда, перекрыт сеткой. Но на этот раз монахиня открыла одну створку, пригласила нас молчаливым жестом руки («проходите, проходите») пройти в храм. Свет в храме, золотисто-белый иконостас, чистота, благолепие, порядок; милосердная легкость дыхания; взор очей Владимирской Божией Матери, зрящей меня, как когда-то было в Сокольниках у Иверской. Казанская — строгая икона; сверкающая, лучистая риза иконы Успения Божией Матери — иконы храмового праздника; случайно встреченный Алей образ Серафима Саровского (его «шутка» над ней); в левом приделе Георгий Победоносец с копьем… Долго с Алей молитвенно вдыхали Благодать, будто погруженные в нее, сказали «спасибо» монахине, проводившей нас широко посаженными всезнающими глазами. На кладбище. Жаркое солнце. Ряды одинаковых серебристых крестов почивших монахинь. Чисто выметенный песок промеж них. В каждой раковине цветут свежие цветы. Около церкви могила игуменьи Ангелины. И тут, за гробовой чертой, они все вместе, соборно… Как это хорошо, как утешительно представить себя лежащим так — соборно… единая, святая, Соборная и Апостольская церковь… И она — и за гробом!

Заходили к многосотлетнему дубу. Прикоснулись к нему.

С кладбища, мимо спящего в машине Сережи, прошли к домовой церкви Шаховских. В тени деревьев, на воле, трапезовали постояльцы гостиницы. Заходили и на место, где когда-то была вышка. Посидели на травке.

В начале 4-го часа вернулись к тете Фене. Вновь мимо поля сурепки. («Поющее желтое облако», — сказала про него Аля.) В избушке т. Фени потрапезовали и мы.

А к 5-ти были у матушки Силуаны. О конце Православия… О старце и при нем состоящем, о чудесах его и чудесах святой воды. В 6 пошли ко всенощной. Когда проходили двором, ударил колокол — Благовест к вечерне… Благая Весть в Тьме вечерней земли. Поплыли вдаль мерные, певучие редкие удары… (служба; клир). (Аля около меня — солдатик Божий!!!)