– Наша работа разговаривать, а не кричать, – наставлял Дин.– Если человек кричит на заключенных, значит он потерял самообладание.

Перси знал, кто автор этой лекции, – я. Начальник. ПерсиУэтмор и Пол Эджкум всегда недолюбливали друг друга, а дело было летом, выпомните, задолго до начала всех событий.

– Лучше, если ты станешь относиться к этому месту, как креанимационной палате, – продолжал Дин, – самое лучшее здесь – тишина...

– Я считаю, что это параша с мочой, где надо топить крыс, –заявил Перси, – вот и все. А теперь, пусти.

Он вырвал руку, прошел между Дином и Биллом и зашагал покоридору, опустив голову. Он прошел слишком близко к решетке Президента – такблизко. что этот Фландерс мог дотянуться и схватить его, а может, отколотитьсвоей знаменитой деревянной дубин-кой, если бы Фландерс был человеком такогоплана. Но он, конечно, был не из тех, а вот Вождь, наверное, таков. Вождь неупустил бы случая отколошматить Перси, хотя бы для того, чтобы проучить. Обэтом сказал мне Дин, когда на следующий день рассказывал всю эту историю, и япомню его слова до сих пор, потому что они оказались пророческими.

– Уэтмор не понимает, что у него нет над ними никакойвласти, – сказал Дин. – Что бы он ни делал, хуже уже им не будет, казнить ихможно только раз. Пока он сам этого не поймет, он опасен и для окружающих, идля самого себя.

Перси вошел в мой кабинет и захлопнул за собой дверь.

– Все я да я, – проговорил Билл Додж, – как надутое вонючееяйцо.

– Ты не знаешь и половины, – заметил Дин.

– Ну, давай посмотрим с лучшей стороны. – Билл всегдапредлагал посмотреть с лучшей стороны и так надоел, что хотелось щелкнуть егопо носу, когда он произносил эти слова. – Твоя умная мышь все равно ведьудрала.

– Да, но больше мы ее не увидим, – сказал Дин. –Представляю, как перепугал ее этот проклятый Перси Уэтмор.

Это было логично, но неверно. Мышь вернулась на следующийвечер, как раз в первую из двух ночей, когда Перси не дежурил, а потом егоперевели в ночную смену.

Вилли-Пароход появился около семи вечера. Я дежу-рил ивидел, как он пришел, со мной были Дин и Харри Тервиллиджер. Харри сидел застолом. Вообще-то мое дежурство было днем, но я оставался, чтобы провести времяс Вождем, чей час уже приближался. Биттербак внешне держался стойко, какполагается людям его племени, но я видел: в нем поднимается страх передгрядущим концом, как отравленный цветок. Поэтому мы разговаривали. С ними можнопоговорить и днем, но днем плохо: крики, разговоры (не говоря уже опериодических драках), доносящиеся с прогулочного дворика, размеренный лязгпечатных станков в типогра-фии, редкие крики охранников с приказом поднять илиубрать что-либо, а то и просто: «Пойди сюда, дерьмовый Харви». После четырехстановится получше, а после шести все затихает. С шести до восьми – самоелучшее время. В это время в их головах снова появляются глубокие мысли, словновечерние тени (это видно по глазам), и тогда лучше замолчать. Они еще слушают,что им говорят, но смысл ваших речей уже не доходит. После восьми они готовятсяи представляют, как будет сидеть на голове шлем и чем пахнет воздух внутричерного мешка, который им натянут на потные лица.

Но я застал Вождя в удачное время. Он рассказал мне о своейпервой жене, о том, как они вместе построили вигвам в Монтане. Это были самыесчастливые дни в его жизни, заметил он. Вода была такой чистой и холодной, чтопри каждом глотке ломило зубы.

– Послушайте, мистер Эджкум, – сказал Вождь. – Как выдумаете, если человек искренне раскаялся в содеянном, сможет ли он оказаться втом времени, которое было для него самым счастливым, и жить там вечно? Может,это и есть рай?

– Именно в это я и верю, – ответил я, и это была ложь, окоторой совсем не жалею. Я узнавал о добре и зле от своей прекрасной матушки иверил в то, что Святое Писание говорит об убийцах: для них нет царстванебесного. Я думаю, они попадают прямо в ад, где горят в муках до тех пор, покаБог наконец не велит Архангелу Гавриилу протрубить конец. Потом они исчезнут и,наверное, будут этому рады. Но я никогда даже намеком не обмолвился об этомБиттербаку, да и никому из них. Думаю, в душе они все знали. Где твой брат,сказал Господь Каину, его кровь вопиет мне из земли, и я сомневаюсь, чтобы этислова удивили именно это заблудшее дитя. Готов спорить, что он слышит, каккровь Авеля взывает к нему из земли на каждом шагу.

Вождь улыбался, когда я уходил, наверняка вспоминая свойвигвам в Монтане и жену, лежащую с обнаженной грудью у огня. Я не сомневался,что и он скоро будет в огне.

Я пошел вверх по коридору, и Дин рассказал мне о своейвчерашней стычке с Перси. Думаю, он специально поджидал меня, чтобы рассказать,и я слушал его внимательно. Я всегда внимательно слушал, если дело касалосьПерси, потому что был согласен с Дином, что Перси из тех людей, которыеприносят неприятности и окружающим, и самим себе.

Когда Дин заканчивал рассказ, появился старый Тут-Тут сосвоей красной тележкой с закусками, на которой от руки были написаны библейскиеизречения («Господь будет судить народ свой», «Я взыщу и вашу кровь, в которойжизнь ваша», а также другие подобные ободряющие сентенции), и продал намбутерброды и ситро.

Дин искал мелочь в кармане, говоря, что больше не увидитВилли-Парохода, что этот проклятый Перси Уэтмор напугал его до смерти, когдавдруг Тут-Тут спросил: «Что это там, ребята?».

Мы посмотрели и увидели мышонка собственной персоной,семенящего по центру Зеленой Мили. Он прошел немного, остановился, огляделсявокруг черными бусинками глаз и отправился дальше.

– Эй, мышь! – сказал Вождь, и мышонок, задержавшись,посмотрел на него, шевеля усиками.

Честное слово, похоже, это ничтожное создание понимало, чтоего зовут.

– Ты что, духовный хранитель? – Биттербак бросил мышонкукусочек сыра, оставшийся от ужина. Он упал прямо перед мордочкойВилли-Парохода, но тот, даже не взглянув на него, продолжал свой путь поЗеленой Миле, заглядывая в пустые камеры.

– Босс Эджкум! – позвал Президент. – Ты думаешь, этотшельмец знает, что Уэтмора нет? По-моему, знает, клянусь Богом!

Я тоже так думал... но мне не хотелось говорить об этомвслух.

В коридор вышел Харри, как обычно подтягивая брюки посленескольких минут отдыха в сортире, и остановился, открыв рот. Тут-Тут тожеуставился на мышь, улыбка некрасиво скривила нижнюю часть его дряблого лица сбеззубым ртом.

Мышь остановилась на своем обычном уже месте, обвивхвостиком лапки, и уставилась на нас. И опять я вспомнил картинки, где судьивыносили приговор беззащитным заключенным... впрочем, видел ли кто хотькогда-нибудь заключенного столь маленького и столь бесстрашного, как этот?Конечно, он был не совсем заключенным, он мог приходить и уходить когдавздумается. Но эта мысль не покидала меня, и снова я представил, что мы всебудем такими маленькими перед Божьим Судом, когда жизнь окончится, но мало ктоиз нас сможет смотреть так смело.