– Да, – произнес Тут со сверкающими глазами и беззубойсчастливой улыбкой на губах. – Я хочу обед с жареным цыпленком, с картошкой исоусом, я хочу накакать вам в шляпу, и я хочу, чтобы Мэй Вест присела мне налицо, потому что я крутой донжуан.

Брут пытался сохранить серьезное выражение, но это былоневозможно. Он откинул голову и захохотал. Дин сполз на край платформы, будтоего подстрелили, голова в коленях, всхлипывая, как койот, и прижав руку ко лбу,словно боясь, что растрясет мозги. Харри прислонился к стене и выдавал свои«ха-ха-ха» так, как будто кусок застрял у него в глотке. Даже Джек Ван Хэй, неотличавшийся чувством юмора, смеялся. Мне тоже было смешно, мне тоже хотелосьсмеяться, но я сдерживал себя. Завтра ночью все будет по-настоящему, и там, гдесейчас сидит Тут-Тут, умрет человек.

– Заткнись, Брут, – сказал я. – И вы тоже, Дин, Харри. А ты,Тут, смотри, еще одно выступление подобного рода станет последним. Я прикажуВан Хэю включить на вторую по-настоящему.

Тут ухмыльнулся мне, словно хотел сказать: «Это было такздорово, босс Эджкум, правда, здорово». Его ухмылка сменилась выражениемнедоумения, когда он увидел, что я не разделяю общего веселья.

– Что с тобой? – спросил он.

– Это не смешно, – отрезал я. – Вот что со мной, и если утебя не хватает ума понять, то просто держи свой хлебальник закрытым. – Хотябыло и вправду смеш-но, и, наверное, это меня и разозлило.

Я посмотрел вокруг и увидел, что Брут все еще улыбается.

– Черт, я, наверное, становлюсь слишком старым для такойработы.

– Не, – отозвался Брут. – Ты в полном расцвете, Поль.

Но я этого не ощущал, как не ощущал и Брут, и дурацкаяработа не шла, мы оба понимали. Тем не менее приступ смеха прошел. И к лучшему,потому что меньше всего мне хотелось, чтобы завтра вечером кто-то вспомнилидиотское выступление Тута и стал снова смеяться. Вы скажете, такое невозможно:охранник умирает со смеху, сопровождая приговоренного на электрический стул,но, когда люди в стрессовом состоянии, возможно все что угодно. А о таком людибудут вспоминать лет двадцать.

– Ты замолкнешь, Тут? – прикрикнул я.

– Да. – Он, словно самый пожилой ребенок, надул губы.

Я кивнул Бруту, чтобы тот продолжил репетицию, Он снял маскусо специального крючка за спинкой стула и натянул ее на голову Тут-Тута,закрепив под подбородком, так что на макушке оказалась большая дыра. Потом Брутнаклонился, вынул круглую мокрую губку из ведра, прижал к ней палец, а потомкончик пальца лизнул. Проделав это, опустил губку назад в ведро. Завтра будетне так. Завтра он положит губку в шлем, висящий на спинке. Не сегодня, сегоднясовсем незачем мочить старую голову Тута.

Шлем был стальной, с завязками и напоминал каску пехотинца.Брут надел его на голову старого Тут-Тута, натянув вниз вокруг дыры в чернойткани маски.

– Надеваю шлем, надеваю шлем, надеваю шлем, – говорил Тут, иего голос звучал сдавленно и приглушенно. Завязки не давали открыть рот, и ядумаю, что Брут натянул его чуть сильнее, чем требовалось для репетиции. Онотступил назад, оглядел пустые стулья и сказал:

– Арлен Биттербак, сейчас через ваше тело пропустятэлектрический ток, пока вы не умрете в соответствии с законом штата. ПустьГосподь будет милостив к вашей душе.

Брут повернулся к сетчатому квадрату:

– Включай на вторую.

Старый Тут, пытаясь повторить свой гениальный комическийтрюк, стал ерзать и дергаться на стуле, чего обычно клиенты Олд Спарки почтиникогда не делали.

– Я жарюсь, – кричал он. – Жарюсь! Горю-ю! Я жа-реный индюк!

Я увидел, что Харри и Дин смотрят совсем в другую сторону.Они отвернулись от Спарки и глядели через пустой склад на дверь, ведущую в мойкабинет.

– Будь я проклят, – проговорил Харри, – один из свидетелейявился на день раньше.

На пороге, аккуратно обвив хвостиком лапки и глядя круглымиблестящими глазами-бусинками, сидела мышь.

Казнь прошла хорошо, и если вообще можно сказать «хорошаяказнь» (в чем я очень сомневаюсь), то казнь Арлена Биттербака, старейшинысовета ирокезов Ваишта, была именно такой. Он плохо заплел волосы в косы –сильно дрожали и не слушались руки, – и его старшей дочери, тридцатитрехлетнейженщине, разрешили заплести их ему ровно и красиво. Она хотела вплести перья вкончики кос – хвостовые перья сокола, его птицы, но я не разрешил. Они моглизагореться. Я, конечно, не сказал ей этого, просто объяснил, что не положено.Она не возражала, только наклонила голову и прижала руки к вискам в знакразочарования и неодобрения. Женщина вела себя с достоинством и этимпрактически гарантировала, что ее отец будет вести себя так же.

Когда пришло время. Вождь вышел из камеры без протестов изадержек. Иногда нам приходится отдирать их пальцы от прутьев решетки – я дажесломал как-то один или два и никогда не забуду их приглушенный треск, – ноВождь, слава Богу, был не из таких. Он прямо прошел по Зеленой Миле в мойкабинет и там опустился на колени, чтобы помолиться вместе с братом Шустером,который специально приехал из баптистской церкви «Райский Свет» на своемдрандулете. Шустер прочел Вождю несколько псалмов, и Вождь заплакал, когдаШустер дошел до места, где говорится о том, чтобы лежать у спокойной воды. Ноэто была совсем не истерика. Я подумал, что он представил ту спокойную водутакой чистой и холодной, что ломит зубы при каждом глотке.

А вообще, мне нравится, когда они немного плачут. Если нет,это уже тревожит.

Многие не могут подняться с колен без посторонней помощи, ноВождь и здесь показал себя достойно. Он, правда, слегка покачнулся сначала,словно у него закружилась голова, и Дин протянул руку, чтобы поддержать его, ноБиттербак уже обрел равновесие сам, и мы пошли.

Почти все стулья были заняты, люди тихо переговаривалисьмежду собой, как обычно в ожидании начала свадьбы или похорон. И вот тутединственный раз Биттербак дрогнул. Я не знаю, то ли кто-то конкретно изприсутствующих так подействовал на него, то ли все они вместе, но я услышал,как из горла у него вырвался тихий стон, и сразу же рука, которую я держал,обмякла. Уголком глаза я видел, как Харри Тервиллиджер двинулся и отрезалБиттербаку путь к отступлению, если тому вдруг вздумается уйти.

Я крепче сжал его локоть и постучал по плечу пальцем.«Спокойно, Вождь, – сказал я уголком рта, не разжимая губ. – Все, чтобольшинство запомнит о тебе, – это как ты ушел, поэтому покажи им, как Ваиштаумирает».

Он взглянул на меня искоса и кивнул. Потом взял одну изкосичек, заплетенных его дочерью, и поцеловал. Я посмотрел на Брута, которыйторжественно стоял за электрическим стулом во всем великолепии своей лучшейсиней униформы с начищенными до блеска пуговицами и с исключительно ровносидящей на большой голове кепкой. Я слегка кивнул ему, и он ответил мне, шагнуввперед, чтобы помочь Биттербаку взойти на помост, если понадобится такаяпомощь. Она не понадобилась.