— Да. Спасибо.

— В драматический театр тоже сходим.., очень модныйспектакль.., ну и по окрестностям поездим, в Зальцбург надо тебя свозитьобязательно. И вообще, я все тебе покажу! Ты ведь, вероятно, и купить что-тозахочешь?

— Я еще не думала.

Элле было совсем не до достопримечательностей. Обида первыхминут не проходила.

Она молча смотрела в окно.

— А ты была замужем? — спросила после паузы мать.

— Была.

— И что?

— Ничего. Развелись.

— Сколько ты с ним прожила?

— Четыре года.

— А дети? Почему у тебя детей нет?

— Потому что у меня была внематочная, а после операциисказали, что уже не будет… А у тебя больше нет детей?

— Нет, ты у меня единственная!

— А…

— Элла, детка моя, я понимаю, тебе трудно…

— А тебе разве легко?

— Нет, мне тоже трудно. Я чувствую себя бесконечновиноватой, а ты только усугубляешь мою вину…

— Извини, я не нарочно. Просто мне нелегко освоиться смыслью, что у меня есть мать.

Элла сама поняла, что это прозвучало жестоко и, пожалуй,даже грубо.

— Я вполне тебя понимаю, но, надеюсь, мы сумеемпреодолеть… Я постараюсь.

— Я тоже!

— Ну вот, мы почти приехали. Тут рядом знаменитыйдворец Шенбрунн и чудный парк, я по утрам там бегаю, а ты бегаешь?

— Нет.

— А еще я хожу в бассейн, Ты ведь хорошо плаваешь, да?

— Ты это помнишь?

— Еще бы! Я сама тебя учила плавать. А вот и мой дом!

— У тебя свой дом?

— Да. Это очень престижный район!

Она пультом открыла ворота глухого, высокого забора ивъехала во двор. Взору Эллы предстал большой, красивый дом, увитый виноградом.

— Какая прелесть! — вырвалось у нее. — А садкакой огромный!

— Скорее это маленький парк, — с гордостьюответила мать. — Знаешь, раньше здесь жила знаменитая оперная певица, нопотом дом купил мой муж… Он был врач… Очень крупная величина. Я обожаю этотдом! Когда-нибудь он будет твоим!

Вот только этого мне и не хватало, испуганно подумала Элла.

— А кто же здесь убирает и за садом следит?

— В основном я сама, но раз в неделю приезжаетсупружеская пара: она убирает дом, а он занимается садом. Ну пойдем, покажутебе твою комнату.

Дом был великолепен. Они поднялись по красивой деревянной,устланной ковром лестнице на просторную площадку. Элла успела заметить, чтомебель везде старинная, в прекрасном состоянии, на стенах, даже на лестнице,висят картины. Мать открыла высокую филенчатую дверь:

— Вот твоя комната, а вот ванная, там дальше туалет.

Все это размещалось на, отдельной площадке второй лестницы,над которой висели большие фотографии в рамках. На одной Элла узнала Ельцина сседым, представительным мужчиной. Мать, поймав ее взгляд, улыбнулась:

— Это мой муж с вашим президентом. А это Леонард сАльбертом Гором. Ну ты потом все посмотришь. Располагайся. Тут два шкафа,надеюсь, ты поместишься со своими платьями.

Комната была очаровательная, обставленная в сельском стиле,особенно Элле понравился комод из крашенного в синий цвет дерева,неполированный, без всякого блеска. А еще увитое виноградом окно. За окном онаувидела только кусты и деревья. Открыла створку и вдохнула дивный, совсем негородской воздух. Хорошо, что тут мебель не ампирная, с облегчением подумалаона.

Можно спокойно жить. На тумбочке, роль которой выполнялкруглый низкий столик, накрытый сине-сизой, в цвет комодика, скатертью, стоялалампа, бутылка минеральной воды, стакан и лежала небольшая шоколадка. Как вгостинице, усмехнулась Элла. И полезла в сумку за подарками.

Она слышала, что внизу мать возится с посудой.

И, подхватив торт, икру и пакет с купленным накануне отъездаоренбургским платком, побежала вниз:

— Мама, вот тут для тебя…

— Что это? Икра? Боже мой, Элка, спасибо тебе.

— А это оренбургский платок, я не знаю… Он проходит вкольцо, как положено.., ты попробуй, попробуй!

Мать сняла с пальца кольцо с крупной розовой жемчужиной ипродернула сквозь него платок.

— С ума сойти! Прелесть, мои приятельницы будутпотрясены!

— А вот это, мама, «Наполеон», твой любимый!

— «Наполеон»? Ты помнишь, что я любила «Наполеон»?

— Конечно, помню, но, даже если б не помнила, бабушкавсякий раз, как его пекла, говорила:

«Любимый торт твоей беспутной матери!»

— Она часто говорила обо мне плохо?

— Да нет, не очень. По-моему, она даже одобряла тебя зато, что ты ушла от папы… Говорила, что курица взлетела… Но когда ты пересталапоявляться…

— Да, я понимаю! Ладно, пока не будем о грустном,спасибо тебе за подарки, они поистине прекрасны, Но икру я спрячу до Рождества!А вот торт…

— Торт до Рождества не спрячешь! — засмеяласьЭлла.

— Видишь ли, я, к сожалению, склонна к полноте, мнеприходится во всем себе отказывать, чтобы держать форму. Но я попробуюнепременно, а потом что-нибудь придумаю… О, я знаю! Я отнесу его…

— Да ты сначала попробуй, — засмеяласьЭлла. — У меня у самой слюнки текли, пока я его делала!

Они сидели в саду за большим деревянным столом, где наизящных тарелочках лежали весьма изящные кусочки копченой ветчины, сыр камамбери фрукты. И, разумеется, стоял Эллин «Наполеон».

— Мама, а у тебя есть хлеб? — не без робостиосведомилась Элла, которая не поела в самолете и сейчас была очень голодна.

— Хлеб? Ах, прости, я не держу в доме хлеба. Тебе,кстати, тоже следовало бы воздерживаться.

Элле стало тоскливо. Она смотрела на красивый дом, увитыйвиноградом, и подумала: «Весь увитый зеленью, абсолютно весь, домик невезения…»— а дальше не придумывалось, вероятно с голодухи. Она подцепила вилочкойсовершенно прозрачный кусочек ветчины и отправила в рот.

С хлебом прохиляло бы, а так слишком копченый вкус… А естьбез хлеба камамбер она и вовсе не могла. Пришлось съесть хороший кусоксобственного торта.

— А ты так и не попробуешь? — спросила Элла уматери.

— Разумеется, попробую.

Она отрезала себе кусочек поистине символический.

— О, это божественно! Еще лучше, чем у мамы…