Но ты прости, один кусок может свести на нет все мои усилия…

Элле опять захотелось уехать домой. Интересно, зачем я ейвдруг понадобилась?

— Элка, а ты пробовала сидеть на диете?

Ей захотелось завыть.

— Я все пробовала, а потом пришла к выводу, что не надобороться с собственной конституцией.

— Нет, именно надо, вот я же борюсь — и, как видишь,успешно!

О, сколько могла бы ей сказать в ответ дочь, но она молчала,боясь, что разволнуется, расплачется, устроит неприличную сцену, слезы были ужена подходе, но, к счастью, у матери зазвонил мобильный телефон. Она заговорилапо-немецки довольно бегло, как отметила Элла, но с явным английским акцентом.Господи, неужели ее действительно не заботит ничто, кроме фигуры? К нейприехала дочь, которую она бросила совсем еще ребенком, чья жизнь, можносказать, рухнула после ее ухода, а ей даже в голову не пришло хоть как-тообласкать эту дочь, хотя бы приготовить ей завтрак, пусть даже с ущербом дляфигуры? Неужели она не помнит, как Элла обожала яблочные блинчики, которые матьпекла к завтраку по воскресеньям? Ладно, Элла Борисовна, сказала она себе, хватитжалеть себя, ну не испекли тебе блинчиков, а ты сама их испечь разве не можешь?У твоей матери возрастной сдвиг по фазе, хотя вроде и рановато, но, видно, сголодухи клетки мозга начали отмирать раньше времени, ее можно только пожалеть.Это самовнушение помогло, ей стало легче. В минуты серьезной жалости к себе — абыло из-за чего жалеть, ох, было! — она обращалась сама к себе поимени-отчеству. Но интересно все же, что будет с тортом? Сама не съест и мнекайф отравит… Неужто выбросит? Или отдаст уборщице? Ну что ж, пусть, может,нормальные люди оценят ее труды? И какого черта я сюда на месяц приперлась,хватило бы и недели… После торта хотелось съесть еще ломтик ветчины — они сбабушкой Женей после сладкого любили ухватить кусочек черного хлеба с солью илисоленый огурчик.

Но тут я не решусь… А вот грушу возьму, вон та справа, оченькрасивая! И она потянулась за приглянувшейся грушей. Коричневато-золотистая,она источала дивный запах и на вкус оказалась восхитительной, сок так ибрызнул. Ах, хорошо! Солнышко, сад, какая-то птица стрекочет, все не так ужскверно!

Когда мама не говорит о моей фигуре, с ней, кажется, можноиметь дело.

— Элка, что за детская манера есть фрукты!

У тебя же стоит тарелка, вот фруктовые приборы…

— А мне так вкуснее! — беззлобно ответила Элла.Она решила не принимать близко к сердцу замечания матери. — Мама, ты мнелучше расскажи, как ты очутилась в Вене? Ты же жила в Америке, и муж у тебя былнаш одессит…

— О боже, вспомнила! С тех пор у меня было еще тримужа!

— И что, все умерли?

— О нет! Умер только Леонард. С остальными я просторасставалась. Могу сказать, я имела успех у мужчин.

— А ты их любила?

— Любила, конечно, кого-то больше, кого-то меньше. Ятолько Борю совсем не любила.

— А он тебя любил… Так любил, что спился после твоегоухода! Он и меня-то невзлюбил, оттого что я на тебя похожа! Считай, погиб из-залюбви к тебе, — мстительно сказала Элла, которой непереносимо больно былослышать, что мать не любила отца… Выходит, я дитя нелюбви? Поэтому и моялюбовная жизнь складывается так бездарно?

Наверное, это генетика… — Но хорошо все-таки, что ты этосказала.

— Что именно?

— Что не любила папу.

— Почему?

— Многое становится понятным, — навела тумануЭлла. — Ну что, может, двинем в город?

— Да, в самом деле. Но мы не поедем на машине. В городепроблемы с паркингом, поедем на метро. А вернемся потом на такси. Кстати, тызапоминай дорогу, я сегодня все тебе покажу, но в ближайшие дни я до обеда будузанята, к тому же я плохо переношу эти толпы туристов. Не обижайся, но я…

Ты за несколько дней увидишь главные достопримечательства…

— Достопримечательности, — машинально поправилаЭлла.

— Ах, ну да, — улыбнулась мать. — Я оченьмного читаю по-русски, это помогает, конечно, сохранять язык, но… Так что яхотела сказать? Ах да… Когда эти самые достопримечательности тебе надоедят, якак раз освобожусь и мы поездим по нетуристическим местечкам…

— А здесь такие есть?

— Разумеется! Ну и по магазинам вместе походим! Я хочу,чтобы ты хорошо оделась, я куплю тебе все, что пожелаешь. А еще свожу тебя ксвоему парикмахеру…

Элла ликовала. Несколько дней она сможет ходить по Венеодна!

Когда они вышли за ворота, мать сказала:

— — Запоминай дорогу! Завтра уже пойдешь сама!

Метро ей очень понравилось. Почти все время едешь поверху,вагоны приятные, с мягкими, пестрыми диванчиками, где многие пассажирыоставляют газеты, а главное — громко и очень ясно объявляют остановки.

— Мы едем до станции «Карлсплац», там я тебе всепокажу!

Пока они ехали, матери кто-то позвонил, она довольно долгоговорила, и в голосе ее появились какие-то незнакомые нотки. Да она с мужикомговорит, могу голову прозакладывать, и не просто с мужиком, а с любовником! Водает! — даже с восхищением сообразила Элла. Вот это я понимаю, от прежнейкурицы не осталось и перышка, куда. там! Весьма блядовитая птичка с голосомгорлицы… Наверное, стыдно так думать о родной матери.

Да какая она мать? Но она все-таки раскаялась, вспомнила обомне, пригласила к себе.., и даже хлеба к столу не удосужилась купить… Она ж незнала, что я толстая, а если б я оказалась тощей, как швабра? Тогда она купилабы хлеб по дороге из аэропорта? Жди-дожидайся! Интересно, а как она собираетсяесть икру? На диетических хлебцах? Гадость какая!

— Нам на следующей станции выходить, — прервала еемысли мать.

Город был поистине прекрасен! Элла, естественно, восхищаласьвсем, чем принято восхищаться в Вене, но все же первый день с матерью онапредставляла себе несколько иначе.

Часов около шести мать повела ее в ресторан, где Эллазаказала себе, разумеется, венский шницель и кофе с куском яблочного штруделя.Мать ела лишь какой-то малоаппетитный, на Эллин взгляд, салатик, кусочекотварной рыбы и пила минеральную воду без газа. Элле хотелось выпить кружкупива, но она не решилась. Венский шницель был приличный, не более того, но онабыла такая голодная, что ела его с наслаждением, а яблочный штрудель был вышевсяких похвал, да его еще подали с горкой взбитых сливок. Она наслаждалась, нов какой-то момент поймала на себе исполненный такого ужаса и жалости взгляд,что кусок штруделя застрял у нее в горле.

Так недолго и комплекс неполноценности заработать.

— Мама, не надо так на меня смотреть, пожалуйста!

— Элла, девочка моя, но ты себя губишь!