Был четверг. Судебное разбирательство началось впонедельник. Первые три дня ушли на рассмотрение ходатайств защитников осудейской пристрастности. Мы были четвертой группой, которой в день общегодопроса обвиняемых предстояло документировать собственное начало процесса.

Под цветущими фруктовыми деревьями мы ехали по горнойдороге. Мы были в приподнятом, воодушевленном настроении; наконец-то мы моглина деле показать, к чему все это время готовились. Мы чувствовали себя непросто наблюдателями, слушателями и протоколистами. Наблюдать, слушать ипротоколировать было нашим вкладом в пересмотр прошлого.

Здание суда было постройкой рубежа веков, но без пышности имрачности, которую часто демонстрируют судебные здания того времени. В зале, вкотором заседал суд присяжных, слева был ряд больших окон, их матовые стекла недавали разглядеть ничего снаружи, зато впускали много света внутрь. Передокнами сидели прокуроры, которых в яркие весенние и летние дни можно былоразличить по одним лишь контурам. Cам суд, три судьи в черных мантиях и шестьшеффенов, восседал во главе зала, справа же находилась скамья подсудимых изащитников, удлиненная из-за их немалого числа столами и стульями до серединызала, до самых рядов с публикой. Некоторые из подсудимых и защитников сидели кнам спинами. Ханна тоже сидела к нам спиной. Я узнал ее лишь тогда, когда еевызвали, когда она встала и вышла вперед. Конечно, я сразу узнал ее имя: ХаннаШмитц. Потом я узнал также ее фигуру, голову с незнакомо скрученными мне в узелволосами, шею, широкую спину и сильные руки. Она держалась прямо. Она прочностояла на обеих ногах. Ее руки свободно свисали. На ней было серое платье скороткими рукавами. Я узнал ее, но ничего не почувствовал. Ровным счетомничего.

Да, сказала она, она хочет стоять. Да, она родилась двадцатьпервого октября 1922 года под Германштадтом и сейчас ей сорок три года. Да, онаработала в Берлине на фабрике «Сименс» и осенью 1943 года пошла в СС.

— Вы вызвались идти в войска СС добровольно?

— Да.

— Почему?

Ханна не ответила.

— Это верно, что вы пошли в СС, несмотря на то, что нафабрике вам было предложено место старшей рабочей?

Адвокат Ханны подскочил:

— Что значит это «несмотря на то, что»? Что это заподтасовка, подразумевающая, что женщинам в то время лучше было оставаться нафабрике на более высоких должностях, чем идти в СС? Делать решение моейподзащитной предметом такого вопроса ничем не оправдано!

Адвокат сел. Он был единственным молодым защитником, всеостальные были старыми, и некоторые из них, как выяснилось вскоре, к тому жестарыми нацистами. Адвокат Ханны избегал их жаргона и их аргументации. Но онбыл слишком невыдержан в своем пылу, что вредило его подзащитной в той жестепени, что и национал-социалистские тирады его коллег их подзащитным. Хотя они добился того, что на лице председателя суда промелькнуло некотороезамешательство и он не продолжал больше углублять вопрос, почему Ханнавызвалась вступить в ряды СС, однако впечатление, что сделала она этосознательно и без особой нужды, осталось. То, что один из членов состава судаспросил Ханну, какую работу она ожидала получить в СС, и она ответила, что на«Сименсе», а также на других предприятиях женщины набирались в эти войска дляисполнения надзирательских функций, что для этого она вызвалась идти туда иименно такую работу там получила, — не изменило больше ничего в первомнегативном впечатлении, произведенном Ханной.

Дальше Ханна односложно подтвердила председателю, что довесны 1944 года она входила в состав охранного подразделения Освенцима и дозимы 1944-45 годов несла службу в небольшом лагере под Краковом, что оттудаона, охраняя колонну заключенных, совершила марш на запад, что она дошла доцели, что к концу войны она находилась в Касселе и с тех пор жила то здесь, тотам. Восемь лет она прожила в моем родном городе; это был самое долгое время,проведенное ею на одном месте.

— Не является ли частая перемена места жительства основаниемдля предположения, что обвиняемая хочет скрыться от суда?

В голосе адвоката слышалась открытая ирония:

— Моя подзащитная каждый раз, меняя место жительства,соблюдала все правила прописки и выписки. Нет никаких оснований предполагать,что она может скрыться от суда, равно как и нет ничего такого, что она могла быот него утаить. Неужели судье, занимающемуся вопросами взятия под стражу,представляется недопустимым пребывание мой подзащитной на свободе ввиду тяжестидеяний, в которых она обвиняется, и ввиду опасности возбуждения общественногомнения? Это, уважаемые судьи, чисто нацистское основание для ареста; оно былопридумано нацистами и после них снова устранено. Его больше не существует.

Адвокат говорил со злобным удовольствием, с которым однаспорящая сторона преподносит другой пикантную правду.

Я похолодел. До меня дошло, что я одобрял заключение Ханныпод стражу и считал его вполне нормальным. Не из-за тяжести обвинения и силыподозрения, о чем я еще толком ничего не знал, а потому, что тюремная камеранапрочь отделила бы Ханну от моего мира, убрала бы ее из моей жизни. Я хотелдержать ее от себя подальше, так недостижимо далеко, чтобы она оставалась однимлишь воспоминанием, которым и была для меня все эти годы. Если адвокат добьетсяуспеха, то мне придется быть готовым ко встрече с ней и я должен буду датьсамому себе ответ, хочу ли я встречаться с ней и нужно ли мне это. Я не виделпричин, по которым суд мог бы отказать адвокату. Если до сих пор Ханна непыталась скрыться от суда, то зачем ей делать это сейчас? И что такое она моглаутаить? Других оснований для ареста тогда не было.

Председатель снова пришел в замешательство, и я началпонимать, что это было его своеобразной уловкой. Как только какое-нибудьвысказывание представлялось ему затруднительным и неудобным, он снимал очки,ощупывал говорящего близоруким, неуверенным взглядом, морщил лоб и либоигнорировал высказывание, либо начинал вставлять фразы типа «Значит, выполагаете…», «Значит, вы хотите сказать…» и повторял потом высказывание в такойформе, которая не оставляла никаких сомнений на тот счет, что он не намеренбольше задерживаться на нем и что тут совершенно бесполезно оказывать на негокакое-либо давление.

— Значит, вы полагаете, что судья, занимающийся вопросамивзятия под стражу, просто придал неверное значение тому обстоятельству, чтообвиняемая не ответила ни на одно официальное письмо и ни на одну повестку овызове, и не удостоила своим посещением ни полицию, ни прокуратуру, ни суд? Выхотите ходатайствовать об отмене приказа об аресте?

Адвокат подал ходатайство, и суд отклонил его.

Я не пропускал ни одного дня судебного разбирательства.Другие студенты удивлялись. Профессор же был рад, что благодаря одному из насочередная группа узнавала то, что слышала и видела последняя.