– Папа плакал и всё пытался пролезть в башню, но у негоэто не получалось. Вокруг меня хлопотали Марианна (это горничная) и папинлакей. Мне было ужасно больно, но я старалась стонать потише. Чтоб ещё большене напугать папу.

– Здесь? Здесь? – нетерпеливо допытывался темвременем врач, довольно грубо щупая мою ягодицу.

Я лишь мотал головой, весь обратившись в слух.

– …Потом я услышала голос Боско. Он громко сказал:«Сударь, пожалуйте вниз. На проводе доктор Лебрен».

– Ой, да-да, вот здесь! – ойкнул я, обращаясь кврачу.

– Странный у вас седалищный нерв. В этом месте нетничего кроме мышц и жира!

Он невежливо оттолкнул меня и с раздражением крикнулгосподину:

– Я же просил вас! Воспоминание о падении нервируетбольную, а нам нужен абсолютный душевный покой!

По довольному виду господина я сразу понял: он выяснил всё,что желал. Принеся доктору извинения, мы покинули башню, после чего меж намисостоялся очень важный разговор по-японски, который я теперь пересказывать нестану, иначе читатели узнают всё раньше времени, а Уотсон-сенсей говорит, чтоэто противоречит законам detective story (пожалуй, я бы перевёл этословосочетание как

X

К тому времени, когда дез Эссар вернулся в замок, ссамобичеванием было покончено, а от моей неуверенности не осталось и следа.Проинструктированный Холмсом, я твёрдо знал, что надлежит делать в той или инойситуации. В ожидании близящейся развязки сердце стучало часто, но бодро.

Мы все собрались в столовой, куда хозяин внёс большойкожаный мешок и с кряхтением водрузил его на cкатерть.

– Вот, сто семьдесят пять пачек по десять тысяч франковв каждой, – тараторил он, искательно заглядывая в наши лица и не решаясьспросить о главном. – На сколько вопросов пришлось мне ответить! Господиндиректор никак не мог взять в толк, зачем мне понадобилось снимать со счёта всесвои деньги, да ещё в самый канун нового года. Он долго отговаривал меня,просил потерпеть хотя бы до завтра – ведь годовые проценты начисляются первогоянваря. Хуже всего, что он приставил ко мне двух жандармов и настоял, чтобы онисопроводили меня до дома. Я избавился от эскорта лишь возле ворот. Пускать ихвнутрь было ни в коем случае нельзя. Жандармам могло показаться подозрительным,что не видно слуг и что я открываю ворота сам. А Люпен вообразил бы, будто янарушил условие и обратился за помощью в полицию.

Он округлил глаза и пугливо продолжил:

– А потом думаю: что если он на меня нападёт, пока яеду через парк один? Никогда не хлещу лошадей, а тут как наподдал вожжами –долетел до дверей вихрем.

Мы слушали рассказ молча. Часы показывали четверть десятого.

Дез Эссар поглядел на Холмса, на Фандорина. Их лица былинепроницаемы. Перевёл взгляд на меня – я вздохнул. Японец неопределённоулыбался.

– …Вам не удалось разгадать код, да? – безнадёжноспросил владелец замка.

Холмс с Фандориным поглядели друг на друга. Ни тот, нидругой не разомкнул уст.

– Значит, деньги придётся отдавать? – Дез Эссарпосмотрел на кожаный мешок и заморгал.

– Разумеется. Мы ведь не станем п-подвергать рискужизнь девушки ради собственного самолюбия?

Русский испытующе посмотрел на Холмса. Мой друг нахмурился ипосле паузы кисло покачал головой: нет, не станем.

Фандорин обернулся к хозяину.

– Мы с мистером Холмсом действовали по отдельности, атеперь попробуем объединить усилия. Предпримем м-мозговой штурм. У нас ещёостаётся два с лишним часа до половины двенадцатого, когда, по условиям Люпена,мы должны покинуть дом… Идите, сэр, вы своё дело сделали. Теперь вы нам будететолько мешать.

Дез Эссар с готовностью вскочил.

– А можно я посижу у себя в кабинете?

– Нет, лучше п-присоединитесь к мистеру Боско. Хотьвнешняя телефонная линия и неисправна (надо думать, не без помощи Люпена), новнутренняя связь работает. Мы сможем переговариваться.

Однако хозяин переминался с ноги на ногу, словно не решаясьнас оставить. Казалось, он хочет, но не осмеливается что-то сказать. Наконец,набравшись храбрости, дез Эссар проговорил то, что его мучило:

– Господа, я прошу… Нет, я требую, чтобы вы дали мнеслово чести: если вам не удастся раскрыть шифр, вы уйдёте отсюда не позднееполовины двенадцатого. Ради моей бедной Эжени!

– Даю слово чести, – пообещал русский.

Сибата сделал большим пальцем косой крест на животе, чтопо-японски, вероятно, означало незыблемость слова.

Мы с Холмсом ограничились короткими кивками. Всякий знает,что кивок англичанина стоит тысячи клятвенных заверений любого иностранца.

– Запряжённая коляска пусть остаётся у двери, –сказал далее Фандорин, похоже, окончательно возомнив себя главным. – Тамкак раз пять мест: два впереди и три сзади. Если не удастся найти б-бомбу, торовно в половине двенадцатого мы, взяв с собой доктора Лебрена, сядем в экипажи выедем за ворота. Мешок с деньгами останется на столе. Вы удовлетворены?

Дез Эссар порывисто развернулся и вышел. Мне показалось, чтобеднягу душат рыдания.

Часы тренькнули, отбив половину часа, а «мозговой штурм», окотором говорил русский (престранное выражение), что-то не начинался.

Соперники-детективы были похожи на опытных фехтовальщиков,готовящихся скрестить клинки. Ни один не торопился сделать первый шаг.

Холмс флегматично приподнялся, развязал тесёмки мешка идостал пачку стофранковых билетов, за ней вторую. Я тоже привстал – нечастоувидишь в одном месте столько денег.

Купюры были сложены аккуратно, как кирпичи в кладке. Каждаяпачка перетянута резинкой.

Рассеянно пощупав банкноту, Холмс сунул деньги обратно ипокачал головой. Я отлично понял, что он хочет сказать: на какие толькобезумства не идут люди ради прямоугольных листков казначейской бумаги.

Он закурил трубку, Фандорин сигару. Эта бравада начиналаказаться мне мальчишеской.

В конце концов кто-то должен был повести себя по-взрослому.

– Не пора ли приступить к «мозговому штурму»? –спросил я Фандорина. – Что, по-вашему, могут означать все эти цифры ибуквы?

Японец коротко взглянул на своего патрона, тихо поднялся ивышел, как будто не желал присутствовать при обсуждении. Это было по меньшеймере странно.