Новый чиновник будет гол как сокол, следовательно, жаден инеуправляем. Ах, черт возьми…

— …Павел Андреевич?

Степан встрепенулся, пытаясь сфокусировать взгляд на чем-тоили на ком-то, кто обращался к нему с каким-то вопросом.

«Я, наверное, что-то пропустил. Что я мог пропустить? Япросто думал о своих делах, вот и все».

— Павел Андреевич, вы меня не слушаете? — спросила совсемрядом учительница его сына.

— Нет, — сказал Степан честно. — А что? Вы говорили мнечто-то важное?

Она смотрела на него во все глаза.

Лучше бы он хамил и пытался поставить ее на место, честноеслово! Это означало бы по крайней мере, что он слышит то, что она произносит.Павел Степанов даже не давал себе труда сделать вид, что ее пламенная речь хотькак-то его интересует, а она, между прочим, говорит о его сыне! Конечно, какойребенок сможет нормально относиться к жизни, если он живет с таким чудовищем,как его папаша. Бедный мальчик. Бедный, неуверенный в себе маленький мальчик…

— Спасибо, что уделили мне время, Павел Андреевич, — сказалаона ледяным тоном, позабавившим его. — Уроки скоро закончатся. Вы можетеподождать Ивана здесь, я его пришлю сюда.

Она поднялась, гордо выпрямив спину, и стремительнонаправилась к двери. Степан дал ей возможность как следует осознать, что онавот-вот выйдет победительницей из их маленькой схватки, а потом цапнул ее заруку.

Она остановилась и посмотрела на свою руку, которую держалэтот тупой придурок. Она не заметила никакого движения, кажется, он даже нешевельнулся в своем кресле, однако его пальцы цепко держали ее кисть, делаядаже немножко больно.

— Отпустите, — сказала она строго, — что вы себе позволяете?

— Нет, это вы себе позволяете! — возразил он довольно резкои руку не отпустил. — Вы почему-то позволяете себе вызывать меня в школу, рассказываякакие-то сказки про то, что вы собираетесь отчислить Ивана, потом несете ахинеюпро Джека Лондона, потом поучаете, как именно я должен растить своего ребенка,хотя все ваши поучения гроша ломаного не стоят, и вы сами об этом прекраснознаете!

— Нет, стоят, — пискнула Инга Арнольдовна и дернула руку.

— Нет, не стоят! Что вы тут наговорили? Что я должен большевремени проводить с ним, что у нас должны формироваться какие-то только вамведомые общие интересы, что он должен научиться доверять мне…

— Вы же не слушали!

— Это вам так показалось, — рявкнул Степан и даже невыпустил, а отшвырнул ее руку. — Вам же прекрасно известно, что у меня нетжены. Не надо делать квадратные глаза, я все равно не поверю, что вам нерассказали сердобольные мамаши или директор. Я делаю что могу, вам понятно? Яне могу формировать, — он выговорил это слово как ругательство, — никаких общихинтересов! Я не хочу, чтобы мой сын во втором классе читал Джека Лондона! Яхочу, чтобы вы научили его писать без ошибок «Мама мыла раму»! Я ничего не имеюпротив дополнительных занятий по литературе, но я не могу посвятить свою жизньразбирательствам с вами!

Он уже почти что орал и как будто наблюдал за собой состороны. Он с удовольствием погружался в свой праведный и справедливый гнев,отчитывая перепуганную училку. Он отлично видел, что пугает ее, и точно знал,что именно она сейчас чувствует. Возможно, все это представление было бы емунеинтересно, если бы не ее молодость, свежесть, а также грудь и щиколотки.Развлекаясь, он даже позабыл о собственных неприятностях.

И еще он совершенно точно представлял, чего добивается. Емунужно было, чтобы она раз и навсегда от него отстала, и он отлично понимал, какэтого добиться.

«Ты просто удручающе расчетлив, Павлик», — говорила мама, ион даже гордился этим.

Поорав еще немного, он остановился, как бы кипя отвозмущения, хотя на самом деле никакого возмущения не чувствовал. Ему былолюбопытно и смешно. Он отдыхал и с пользой проводил время, оставшееся доокончания уроков.

— Вам все понятно? — строго спросил он наконец.

Она посмотрела на него. Глаза у нее были несчастные.

— Кстати, что у вас за имя? — неожиданно спросил он тономучасткового, пришедшего проверять паспорта у временных переселенцев. — Вы что,приезжая?

Это уже не лезло ни в какие ворота и прозвучало как-то наредкость оскорбительно. Впрочем, его основной задаче такой тон вполнесоответствовал.

— Меня зовут Ингеборга Аускайте, — сказала она с невестьоткуда взявшимся высокомерием. — Детям трудно выговорить мое имя, поэтому вшколе меня называют Ингой Арнольдовной.

Почему-то ее имя странно взволновало Степана.

— Мои родители переехали в Москву еще до моего рождения, —продолжала она, как будто и впрямь была на приеме у участкового. — Если этонеобходимо, я могу показать вам свой паспорт. С пропиской у меня все в порядке.

— Я совсем не имел в виду прописку, — пробормотал Степан,чувствуя себя идиотом.

Она постояла немного, как будто собираясь сказать что-тоеще, а потом стремительно вышла. Степан слышал, как возмущенно простучали впустынном холле ее каблучки.

Он задумчиво налил себе кофе из стеклянного кофейника,залпом выпил, поморщившись. Кофе был слабый и чуть теплый. Он прошелся покомнате, рассеянно глядя на рисунки, потом стряхнул на запястье часы,застрявшие под рубахой.

До освобождения Ивана оставалось еще семь минут.

Зря он так, пожалуй.

Нет, не зря. Он должен был сразу все расставить по своимместам. Собственно говоря, он за этим и приехал. Не для того же, в самом деле,чтобы выслушать всю эту чушь про не правильное отношение Ивана к жизни!

Куда он его денет, когда через четыре недели начнутсяканикулы? Хорошо бы отправить на Озера Нужно искать няньку, которая согласитсяпо крайней мере месяц пробыть в деревне. Но даже если он ее найдет, нет никакихгарантий, что Иван в свою очередь согласится на месяц уехать от отца.

«У вас славный мальчик, но не слишком уверенный в себе»!

Откуда у него возьмется уверенность, если его все бросают?!

Бросила Леночка, которой он совершенно не был нужен с самогоначала.

Бросила бабушка, которой он был нужен, но она не смоглапобедить подлый сердечный приступ. Попробуй объясни ребенку, что он сам ни вчем не виноват, что просто жизнь — такая поганая штука…

В коридоре зазвенел колокольчик. Не какой-то там пошлыйэлектрический звонок, а именно колокольник, напомнивший Степану швейцарскиегорные склоны, покрытые изумительной зеленью травы под гладким и глянцевымсиним небом.