Дети все еще играли в мяч, а взрослые с интересом на наспоглядывали. Я обрадовалась: при некотором скоплении народа даже бандит нестанет кидаться на женщину. Между тем Циркач, проявляя трогательную заботу,усадил меня на переднее сиденье, а сам устроился на земле по соседству.

— Больно? — спросил тревожно.

— Сережа, вы, пожалуйста, не беспокойтесь, —залепетала я. — Мне так неудобно…

— Значит, больно, — кивнул он.

— Вовсе нет, то есть немного. Пока до города доедем,все пройдет.

Циркач стал рассматривать мою лодыжку, осторожно водя по нейладонью. В этом не было ничего общего с желанием по-дружески помочь. Может,кто-то и назвал бы это массажем, но уж точно не я.

Тут он поднял голову и посмотрел на меня. Я покраснела иторопливо убрала ногу. Дыхание при этом у меня сбилось. Кстати, у него тоже.Если это не любовная сцена, то я не знаю, чего ждет публика.

— Нам пора возвращаться, — сказала я, пряча глаза.

Всю обратную дорогу мы ощущали некоторую неловкость, заметноволновались и говорили мало. Дело было не в количестве слов, а в интонации.Если так пойдет дальше, к концу недели я смогу рапортовать Серафиме обезусловных успехах.

Телефон в сумке напомнил о своем существовании. ТеткаСерафима сильно гневалась.

— Мы, кажется, договорились, что одна ты из дома невыходишь, — вещала она громко, так что Сережа, безусловно, слышал каждоеслово.

— Я не одна. Я со знакомым, — попробовала яоправдаться.

— Все твои знакомые в этом городе сейчас рядом со мнойи, между прочим, волнуются.

— Извини. Через десять минут буду дома, — промямлилая и отключила связь.

— Сердитая у вас тетка, — заметил Сережа. —Обо мне так и в детстве не беспокоились. Есть причина?

— Что? Ах, нет.

Конечно, нет. Просто у нее такой характер.

Мы подъехали к дому. Возле подъезда стояла “мечта бандита”,а на балконе — тетушка, Тарханов и Владимир Петрович. Значит, Серафима неискажала факты, говоря, что все собрались в ее квартире. Негритенок ожидал вмашине. При нашем появлении он торопливо вышел, кинулся к моей дверце ичрезвычайно почтительно попытался извлечь меня из “восьмерки”. Хромота, какизвестно, за пятнадцать минут не проходит, мне пришлось морщиться и припадатьна левую конечность.

— Что случилось? — трагически спросил Саша и таквзглянул на Правдина, будто тот по меньшей мере откусил мне ухо. Сережа заметностыдился. В общем, в лице одного читалось “куда ж ты смотрел?”, а в лицедругого отчаянное “не уберег”. Пантомима заслуживала того, чтобы ее увидеть.

— До свидания, Сережа, — улыбаясь сквозь гримасустрадания, сказала я и, повиснув на Сашиной руке, направилась к подъезду.

Хромая женщина выглядит ужасно, с этим ничего не поделаешь,с другой стороны, я смело могла себя поздравить. Что я и сделала уже вквартире.

— Ну, — хмыкнула Серафима, — с руки ест?

— Пока нет, но уже не прочь.

— А что с ногой?

— А что с ней может быть?

— Между прочим, я волновалась. Не было уговору, что тыс ним куда-то уедешь.

— Приходится импровизировать, — пожала я плечами.

— Смею напомнить, мои хорошие, — влез в разговорВладимир Петрович. — Это не игра, а суровая действительность. Допустим,сделали вы Циркача, и что дальше?

— Как что? — удивилась тетушка. — Никакзапамятовал, что затеяли мы все это не для собственного развлечения, а воспасение живота своего.

— Твоего, — услужливо поправила я. — Не стоитудаляться от истины.

— А я что сказала? — недоуменно спросила тетушка.

— Предположим, натравите вы его на Катка, и что, войнав городе? — хмыкнул Владимир Петрович, настроенный чересчур критически.

— Да что ж ты безотвязный какой, — разгневаласьСерафима. — По мне, хоть и война. Зато я останусь при квартире и скромныхсбережениях.

— А как же Лика? По-твоему, он такой дурак, что взаменничего не потребует? — упорствовал Владимир Петрович.

— Может, и потребует, да кто ж ему даст? Я в племяшкуверю, она талантище, и ей провести такого типа плевое дело. К тому же я настраже. Все?

— Нет. Я скромно напоминаю, что Циркач — парень опасныйи эти женские штучки могут вам выйти боком.

— Прекрати каркать, — разозлилась Серафима. —Раньше надо было советовать, а теперь тебя не спрашивают.

— А мне его жаль, — вдруг подал голос Илья, и сампри этом выглядел жалко, чем привел Серафиму в негодование.

— Серьезно? — спросила она. — И чем же онтебе в душу запал? Младенческой улыбкой?

— Я совершенно не в том смысле… просто… страшновато…как можно заблуждаться и вообще.

— Это в твой огород булыжник, — кивнула мнеСерафима.

— Вам неприятно лицедейство? — вкрадчивопоинтересовалась я, испытывая досаду.

Илья Сергеевич торопливо заверил, что в его высказывании небыло ничего личного, лишь сетование по поводу незавидной мужской доли.Классифицировав злобные выпады как приступ мужской солидарности, мыпереключились на насущные проблемы. Я подробно рассказала о купании в озере,тетушка радовалась, а мужчины выглядели обиженными.

— Что следующим номером? — спросила Серафима.

— Перерыв, — ответила я.

— Почему? — заинтересовался верный друг.

Тетушка нахмурилась.

— У тебя ощущается недостаток гуманитарногообразования, друг мой Вовка, — сказала она. — Читать надо классику.

— Это какую же классику я пропустил?

— Это Стендаль. Почитай на ночь, пока жена в отъезде.

— А там точно про Циркача есть?

— Откуда ж мне знать? У племяшки спрашивай.

— Вы мне надоели, — заявила я мужской половинекомпании. — Ваше присутствие становится обременительным. Помощи никакой,одна нездоровая критика.