— Да нет… Ты не думай… Никаких адюльтеров. Я ж не дурак— сук рубить, на котором сижу.

Вот оно что! Значит, Мариночка навещала бунгало, и неединожды. А лоснящаяся физиономия охранника совершенно недвусмысленно намекалана цель этих визитов. Кобелишко только тем и занимался, что рубил сук, —ай, молодца! Выходит, не только латинские любовники под фламенко интересуютпресыщенную шлюху, но и такие вот блондинистые дуболомы с квадратной челюстью —под ирландскую джигу.

Пока Никита раздумывал над древней, как мир, природойженщин, Толян встряхнул кассеты на руке и отобрал четыре из шести. Две былиблагополучно водворены назад в тайничок, а четыре перекочевали на стол, поближек водке и черемше. Толян щелкнул пультом, и на щелчок тотчас же отозвалсясредних размеров «SONY», укрепленный на кронштейне возле зарешеченногокухонного окна.

— Ну что, посмотрим? У меня такие девочки —закачаешься…

— Порнушка?

— Обижаешь. Эротика. Высокого класса. Сам снимал.Камера, конечно, хозяйская, кровать тоже, но сюжеты — мои…

Сам снимал, все ясно. Наверняка в одной из спален (а тосразу в нескольких). Сюжеты же, судя по всему, поставлялись прямо из койки.

— Ну че, смотрим?

Никита пожал плечами — ни «да», ни «нет». Но Толянистолковал это единственно верным для него образом — «да», и не иначе. «Да» ине иначе, как ответ на любой вопрос — счастливое заблуждение таких вот хорошоэкипированных секс-машин. Да, да, да…

Больше Толян ни о чем не спрашивал Никиту: благодарныйзритель не мытьем, так катаньем загнан в порнокинотеатрик, ему врученыполагающиеся случаю поп-корн и пивко. Смотри и наслаждайся.

Особого удовольствия от первых кадров Никита не получил. Отследующих — тоже. Впрочем, самоделка с потугами на софтпорно не была лишенанекоторого изящества, насколько вообще изящными могут быть такого родакультурфильмы. И главным в ней был не сам акт и даже не девочки, размазанныеТоляном по кровати, а сам Толян. Вернее — его тело. Бодибилдинг на заре туманнойюности и тренаж в стриптиз-клубе даром для доморощенного режиссера не прошли:филейные куски и голяжки, взятые напрокат из греческих залов Эрмитажа, былизасняты со знанием дела. Но это же знание сыграло с Толяном злую шутку —картинка не заводила, Никиту во всяком случае. Да и кого может вдохновить стольнеприкрытый нарциссизм?…

— Классно, да? — выдохнул Толян через минуту.

— Да уж… Большой мастер…

— Это ты в точку. Так что, спихнуть тебе брюнеточку? Непожалеешь.

— Воздержусь.

— Ваще-то верно… — неожиданно легко согласилсяТолян. — Я б тебе ее и не отдал. Она — для меня… Такая девка… Та-акая…Делить ее можно только с Господом Богом… И то не факт, что он для нее хорош…

«…Та-акую девку» Никита все же увидел. Спустя полчаса, вванной комнате, куда забрел, чтобы ополоснуть онемевшее от водки лицо. Сунувголову под струю холодной воды, он несколько секунд с наслаждением отфыркивалсяи потому не сразу услышал легкий шорох за спиной. Зато сразу почувствовалчей-то взгляд на затылке. На какую-то долю мгновения Никите даже показалось,что это Мариночка; из-за запаха, что ли? Вернее, его более резких, животныхотголосков… Или Эка, только она так неподражаемо умела выпускать из глубиныантрацитовых зрачков взгляды калибром 7,65.

Никита поднял голову и уставился в зеркало, висевшее надванной. В самой его глубине хорошо просматривалась девушка.

Не Эка и не Мариночка.

Нечто среднее.

Нечто среднее между Экой и Мариночкой, хотя, безусловно,выдающееся.

Коротко стриженная брюнетка с темными глазами и смуглым ртом.И ослепительно белой кожей. Ее красота была универсальной и потому — пугающей.Такие отпадные девицы с одинаковой легкостью делают карьеру в модельныхагентствах и в спецслужбах.

— Привет, — сказал Никита, глядя в зеркало.

— Привет, — сразу же отозвалась она.

— Я занял ванную… Извините.

— Ничего…

Оборачиваться Никита не спешил. Девушка его не торопила,терпеливо ждала у двери. А в чертовом зеркале, через которое он исподтишка всееще пялился на нее, проявлялись все новые и новые подробности. Она была простовеликолепна, вне всякого сомнения, вот только красота ее казалась застигнутойврасплох. Никита и сам не мог объяснить себе это странное ощущение. Может быть,потом, когда он отдышится и волосы у него высохнут. Или девушка исчезнет изгладкой поверхности стекла. Или исчезнет вообще…

Врасплох.

Вот именно. Очень точное слово.

А девушка слишком хороша. И не только для Толяна. Но и дляГоспода Бога, пожалуй, тоже. Такую красоту даже хотеть нельзя. Даже думать отом, чтобы прикоснуться к ней рукой, отяжелевшей от желания. Никаких низменныхмыслей. Только — смотреть и любоваться, прислушиваясь к ласковому холоду ввисках. Интересно, как она оказалась здесь? Или греческой статуе все-такиудалось соблазнить мадонну из ближайшего зала «Искусство Испании XV-XVI веков»?…

Никита старательно закрутил кран, пригладил ладонями виски,в которых все еще гулял ласковый холод, и только тогда повернулся к девушке.Черт. Черт, черт…

Либо зеркало солгало ему, либо девушка успела приготовитьсяк встрече лицом к лицу. Та же белая кожа, тот же смуглый рот — но какаяразительная перемена! Обыкновенная смазливица по сходной цене за десяток.Черная овца в пару белой овце, осенявшей кухню своими далекими от совершенствабедрами.

— Вы кто? — спросила девушка, глупо округлив рот —как и положено овце.

— А вы?

Теперь, следуя овечьей правде жизни, она должна так же глупохихикнуть.

— Никто, — хихикнула девушка. — Просто вгости заглянула к знакомому парню.

— Я тоже… Заглянул…

Разговаривать больше было не о чем. Никита потрусил к выходуи на секунду — только на секунду! — задержался. Небольшая заминка, пародияна давку у двери: вдвоем им не разойтись. Теперь она была близко, слишкомблизко. Почти так же, как Мариночка, — тогда, на Корабельникоffской кухне.Он вздрогнул, вспомнив одуряющий запах кофе и Мариночкины руки у себя наколенях. И красива она была почти так же, как жена шефа. Вот только красотаМариночки была красотой дьявола, красотой волка в овечьей шкуре. А здесь —здесь шкура и вправду была овечьей.

Овца. Чертова овца.

Никита даже рассердился на себя. И на зеркало. И на девушку.Чего только с пьяных глаз не померещится. Вот что значит воздержание, надо же,дерьмо какое!…

* * *

…Он увидел ее еще раз рано утром, когда уезжал изВсеволожского дома Корабельникоffа. Толян, очевидно, утомленный жаркой ночью вовечьем стаде, даже не вышел его проводить. И слава богу, таким ясным тихимутром полезно побыть в одиночестве.