— Никто и не волнуется, — пробухтел Никита, слегкапритормаживая у указателя на пришедшую в упадок усадьбу Олениных.

Этот обветшалый литературный памятник был знаменит тем, чтов нем (по словам настоянного на коньяке пушкиноведа-любителя Левитаса) великийрусский поэт дважды по пьяни падал в местный пруд и трижды — опять же по пьяни— овладевал дочкой хозяина у ныне спиленного дуба, трухлявые останки которогобыли обнесены невысокой оградкой. На пруд они ездили с Ингой за три месяца допоявления на свет Никиты-младшего… А ведь он почти забыл об этом, надо же…

Об их поездке сюда, на пруды… Тогда они кишели мальчишками илюбителями пива, а Никита, как привязанный, ходил за Ингиным застенчивоокруглившимся животом. Как привязанный…

— И как? — Джанго вовсе не собиралась от негоотставать.

— Что — как?

— Как молодые? Дружно живут?…

— Мне бы не хотелось это обсуждать…

— Мне тоже. Это я так спросила, разговор поддержать…

— Можно и не поддерживать. Я не обижусь.

Разговор и вправду увял сам собой. И возобновился только врастянувшейся на сотню метров пробке у шлагбаума перед въездом в город.

— Где вас высадить? — поинтересовался Никита.

— Где хотите…

— Я доброшу, куда нужно… Мне не трудно.

— Это в Коломягах…

Коломяги! Ничего себе крюк!… Северо-западная окраина города,смешанный брак нескольких навороченных коттеджных деревенек для самых новыхрусских и пролетарски-унылых многоэтажек. Судя по затрапезной футболочкеДжанго, по ней плачет одна из таких многоэтажек — с неработающим мусоропроводоми надписями на стенах. Что-то вроде «Спартак — мясо». Или — «Зенит — чемпион».А впрочем, какое это имеет значение? Ему, Никите, какое дело?

Но дело было.

Дело было в самой Джанго.

По мере того как чертовы Коломяги приближались, Никитаувязал в своей неожиданной пассажирке все больше. И вряд ли это было связано стем, что Инга в лучшие времена их жизни, смеясь, называла «мужское-женское».Скорее, это можно было назвать собачьим. Песьим. Псоголовым. То ли жаркоедыхание Джека-потрошителя все еще преследовало Никиту, то ли его смутиласобачья желтизна в глазах Джанго, то ли озадачило ее имя, похожее на породистуюкличку.

Даже Мариночка не вызывала у Никиты такой оторопи. Со всейее наглостью, надменностью и цинизмом, со всеми ее запахами, со всей дурнойкровью. В любом случае, Мариночку можно было понять, если уж очень постараться;во всяком случае — объяснить. Понять Джанго не представлялось никакойвозможности. Она была — другое.

«Иное» — как любила выражаться Инга в лучшие времена ихжизни.

И, несмотря на это «иное», Джанго кого-то отчаяннонапоминала Никите. Вот только кого? Не сурового кавказца же, в самом деле!…

Никита промучался воспоминаниями до самых Коломяг, до ничемне приметного шоссе, утыканного редкими зубцами лесопарка. Здесь Джангопопросила его остановиться.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень любезны.

— Не за что… — Никита вдруг почувствовал сожалениеоттого, что ему придется расстаться с обладательницей такого интригующегоимени. — Может быть…

— Я и правда приехала. Было приятно с вамипознакомиться.

— Взаимно.

Что за светская чушь, черт возьми?… Надо бы сказатьчто-нибудь этакое… Что-нибудь, что непременно ее заинтересует. Ведь когда-то онумел цеплять за жабры понравившихся ему женщин-Черт, черт, черт! Женщин — да, авот таких обворожительных животных… Большой вопрос.

— Может быть, пригласите на чашку кофе? — ляпнулон первое, что пришло в голову.

— Кофе в доме не держу, — снисходительноулыбнулась девушка.

Кофе — нет, а вот сырое мясо — наверняка.

— Жаль…

Сожаления были адресованы уже спине Джанго, покинувшеймашину в срочном порядке. Она свернула на маленькую аллейку и через секундускрылась. А Никита, проводив глазами черную футболку, вдруг понял, кого она таксмутно ему напомнила.

Оку Алексеевича Корабельникоffа, отца-основателя,благодетеля и кормильца. У главы пивной империи была точно такая же мягкаяхватка. И точно такая же жесткая спина. Никита даже не удивился бы, если бневедомая ему Джанго вдруг оказалась дочерью Корабельникоffа. Вряд ли —законной и наверняка не очень любимой. Никаких упоминаний о Джанго ни вквартире, ни в жизни Корабельникоffа не было. Хотя стараяэсэсовка-осведомительница Нонна Багратионовна и намекала на первую женупатрона.

На жену, но не дочь.

И что делала Джанго в особняке Корабельникoffa, и как онавообще туда попала? Ведь не к Толяну же завернула, в самом деле, — толькодуры убиваются по мешку, туго набитому первосортными мускулами! А вариантслучайного знакомства Никита отмел сразу. Сразу же, как только почувствовал легкийукол в сердце. Поначалу он сдуру решил, что это покалывание началось из-заДжанго, но потом выяснилось, что причиной всему — Гийом Нормандский. Свернутыйв трубку, он до сих пор лежал во внутреннем кармане куртки, и стоило Никитенеудачно облокотится на руль, как «Вопросы культурологии» сразу же напомнили осебе, упираясь верхним жестким краем прямо в сердце. Никита вытащил журнал ибросил его в бардачок.

Чтобы спустя час торжественно преподнести пропажу НоннеБагратионовне.

Но, вопреки ожиданиям, секретарша совершенно не обрадоваласьстоль счастливому возвращению Гийома с Микушевичем. Сдержанно поблагодарила,только и всего.

— Это не мой журнал… — сказала она Никите. — Немой. Но все равно, спасибо за хлопоты. Вы запомнили, я польщена. Кстати, где выумудрились его достать?

Вопрос был совершенно невинным, заданным вскользь, но пощекам Нонны Багратионовны почему-то расползлись красные пятна. И принялисьотчаянно семафорить Никите: плевать мне на то, где ты его взял, мы оба знаем,где ты его взял, так что не будь дураком, придумай версию поделикатнее…

— Купил, — после секундного раздумья произнесНикита. — В ларьке на Нарвской. Увидел, вспомнил и купил.

— Да? Вообще-то он распространяется только по подписке…Сколько я вам должна?

— В смысле?

— Сколько вы за него заплатили?

— А-а… неважно. Считайте, что это подарок…

* * *

…Следующим подарком стало исчезновение Толяна и Джека. Онииспарились из особняка на Горной, никому и слова не прорычав. До Никитыдонеслись лишь отголоски этой странной истории, бегло пересказаннойКорабельникоffым между двумя телефонными звонками — Мариночке во Всеволожск ипотенциальным инвесторам в Мюнхен. Именно Мариночка и сообщила муженьку, чтонашла дом пустым. Ни собаки, ни охранника. Вещи на месте. И Толяна, ихозяйские. В какой-то мере Kopaбeльникoffым повезло — из особняка ничего непропало, хотя входная дверь была открыта, окна в кухне распахнуты настежь илишь калитка закрыта — и то только благодаря примитивному английскому замку.