Сеня тем временем достал бутылку коньяка инаполнил фужеры. Выслушав мой отказ, мужик разом опрокинул в себя обе емкости.Удивительное дело, раньше он столько не пил.

– Тебе Вероника нравилась? – решилая прощупать почву с другой стороны.

Воробьев внезапно покрылся испариной ипобледнел.

– На что намекаешь?

Я оторопела:

– Да ни на что. Просто интересно, как онис Максом жили. Неужели довела его до убийства?

Сеня налил еще один фужер коньяка и залпомопустошил почти сто пятьдесят грамм. Он что, в алкоголика превратился?

– Сеня, а где ты сейчас работаешь?

– Издаю журнал «Скандалы недели», –ответил мужик, уже с трудом ворочая языком. – Веронику знал плохо, почтине общались. Она очень Адке не нравилась, а я в отличие от Макса с одной женойвсю жизнь живу, не таскаюсь!

– Ха, – возмутилась я, – мне-тоне ври, не в милиции. То-то сейчас бабу прятал, черненькую такую, с краснойсумкой!

Вполне невинный намек на адюльтер почему-топривел мужика в состояние крайнего ужаса. Такой остекленелый взгляд бывает унашего Снапа, когда он видит ветеринара со шприцем. Воробьев опять схватился за«Наполеон». Тут зазвонил телефон.

– Да, – просипел собеседник.

По мере того как говоривший сообщал новости,лицо мужика все больше вытягивалось. Бросив трубку, Сеня кинул на менязатравленный взгляд:

– Это не любовница, сотрудница заходилаза материалом, сегодня номер сдаем.

Поняв, что мужик почему-то страшно боится, ярешила ковать железо, пока горячо, и, погрозив пьяному шалуну пальцем,произнесла:

– Ай-яй-яй, как нехорошо фантазировать.На твое несчастье, я хорошо знакома с уходившей дамой и узнала ее. Хочешь, имяназову: на «а» заканчивается.

Эффект превзошел все ожидания. Воробьев рухнулна колени и протянул ко мне толстые руки:

– Дашка, не губи! Все расскажу, покаюсь,только никому ни слова. Ну хочешь, заплачу? Я теперь богат. Сколько тебе надо –десять тысяч, двадцать «зеленых»? Только не рассказывай…

И тут защелкал замок, и раздалось приятноемеццо:

– Муся, ты где?

С дачи вернулась Ада. Сенька немедленновскочил на ноги, но от выпитого коньяка мужика повело, и он шлепнулся на задницу.Вошедшая супруга брезгливо оглядела муженька, пустую бутылку и перевела взглядвыпуклых глаз на меня:

– Что тут происходит?

– Мулечка, – проворковал Сеня,пытаясь собрать ноги в кучу, – приехала, дорогушенька!

– Я бывшая жена МаксимаПолянского, – быстро попыталась я внести ясность, – приехалапоговорить с Семеном.

– Вижу, славно побеседовали, –процедила сквозь зубы Ада. Глаза ее вспыхнули зловещим огнем, не обещающим мужуничего хорошего. – Все выяснили?

– Нет, – нахально заявила я, –скажите, не помните, какие часы носил Макс?

– Как же, – фыркнула Ада – дорогущийбудильник, весь в камнях, а названия не знаю…

– «Ролекс», – икнул с пола изрядноосоловевший от выпитого Сеня, – золотой «Ролекс», он еще его уронил,тарелку разбил.

Ада брезгливо поморщилась и вышла. Яприблизилась к глупо улыбающемуся «другу» и внятно произнесла:

– Ладно, на сегодня оставлю в покое, нозавтра приду снова, тогда и побеседуем.

Сев в «Вольво», я призадумалась. Интересно,что так напугало Воробьева? Неужели настолько трясется перед Аделаидой, чтопростое упоминание о любовнице довело мужика до полной потери пульса?

В Бутырке я оказалась около двенадцати. Потнаятолпа штурмовала окошки. Втащив внутрь довольно объемистую сумку с поклажей, яоблокотилась на один из небольших деревянных столиков и обозрела пейзаж. Нечегои думать сдать вещевую передачу законным путем. Подожду, когда к концу рабочегодня схлынет наплыв, и покажу в окошке зеленое «спецразрешение». И тут раздалсяневероятный вопль.

– Гады, сволочи, мерзавцы, –бесновалась растрепанная баба, потрясая кульком, – сыночку посадили, суки,и еду хорошую не берете! Взяточники сами, воры, ненавижу, менты поганые,легавки долбаные…

Толпа притихла, окошки разом захлопнулись,бабища продолжала захлебываться истерикой. Краем глаза я заметила, какнекоторые женщины быстро потащили баулы к выходу…

Вдруг послышались громкий топот, мат, и впереполненное помещение ворвался наряд ОМОНа. Глядя, как по спинам ни в чем неповинных людей смачно гуляют дубинки, я похолодела. Дадут такой палкой почерепушке, и конец: всю оставшуюся жизнь будешь в психушке слюни пускать.Энергично работая кусками литой резины и сопровождая свои действия пинками иотборным матом, омоновцы начали вышвыривать родственников на улицу. Сумки спродуктами они топтали ногами. Утирая кровавые сопли и воя от ужаса, толпа,состоящая в основном из женщин, бросилась к выходу. В дверях возниклостолпотворение, послышались крики: «Спасите, раздавили!»

Не осознавая, что делаю, я влезла под шаткийстолик и затаилась, авось не заметят. Постепенно вопли удалялись, в концеконцов наступила давящая тишина. Послышался лязг запиравшихся замков. Потомоколо столика остановились ноги в камуфляжных брюках. Потянуло дымком дешевойсигареты. Сжимая в непонятно почему окоченевших руках кожаный ремень сумки, яльстиво зачирикала из-под столика:

– Сыночек, а сыночек!

Ноги от неожиданности подскочили на месте.

– Твою мать, кто здесь? – произнесланевидимая голова.

– Сыночек, наклонись!

Перед глазами возникло оторопелое, совсем незлое лицо простоватого рязанского парня с каплями пота на переносице. Вспотел,сердешный, гоняясь за женщинами.

– Как сюда попали, гражданочка? –строго осведомился он. – А ну, вылазь, живо.

– Ой, не могу, сыночка, – пела я, –залезть залезла, а назад – ну никак. Подними столик, родименький, вынь, сделаймилость!

Милиционер выпрямился и захохотал, потомкрикнул:

– Катька, Вера Алексеевна, глядите!

Около мужских появились две пары женских ног –одни в парусиновых тапках, другие в китайских босоножках.

– Ох уж эти матеря, – сказала,наклонившись, пожилая, – воспитают бандитов на свою голову, а потоммучаются!