супом. Раз в неделю им разрешалось ходить на рынок в соседней деревне, где на главной дороге стояли лавки с овощами и фруктами, мясом и рыбой. Поначалу продавцы относились к ним настороженно и отстраненно, но за год попривыкли, а некоторые даже стали выставлять цены на вьетнамском и кантонском языках. Им нравилась дерзкая улыбка и неровные зубы Тханя, нравился английский Миня, который становился все лучше, – и то, как он этим гордился. Иногда продавцы даже клали им в сумки лишнее яблоко или что-нибудь сладкое. Юность защищала их от худших форм вражды, но время от времени Ань замечала, как местные игнорируют пожилых жителей лагеря или оттесняют их в сторону в очередях. «Я вас не понимаю», – жаловались продавцы, даже если беженцы вполне прилично говорили по-английски.

Каждый раз, когда Ань приходилось такое наблюдать, она опускала взгляд, сгорая от стыда, и, не в силах что-либо предпринять, притворялась, будто не замечает того, что происходит прямо перед ней. После того как бакалейщики пожаловались начальству лагеря, Ань – и другим беженцам – пришлось отучиваться трогать фрукты и овощи, выложенные на прилавках, как они с матерью делали в Вунгтхэме. Если она забывалась и по привычке делала это, то продавцы и другие покупатели смотрели на нее так, словно она была бродячей собакой. Приходилось объяснять на пальцах, сколько помидоров или апельсинов ей нужно, чтобы ее руки, которые считали грязными или способными на воровство, находились в поле зрения.

Именно Софи предложила отправиться в супермаркет, а не в деревню. Ань искала лонган, любимый фрукт Май и Вэн. Здесь не было ни рамбутана, ни личи, и она уже не надеялась найти дуриан, старфрут, джекфрут или питайю. Правда, почему-то все еще надеялась, что отыщет лонганы, но когда она произнесла это слово, объяснив человеку за прилавком, что это такое, тот лишь пожал плечами:

– Мы здесь такое не продаем. Почему бы вам просто не купить английские фрукты?

Поблагодарив его, она взяла несколько апельсинов и бананов, стараясь выглядеть довольной. Она нашла ананас – поразилась его стоимости, но все равно положила в корзину, переживая, что в противном случае блюдо тхит кхо[19], которое она собиралась приготовить, будет слишком пресным.

– Ты все? – спросила Софи, выходя из отдела с консервами.

Ань, не желая, чтобы та заметила ее разочарование, ответила:

– Да, все, спасибо, – и по пути к кассе взяла букет цветов, самых дешевых – увядшие желтые розы.

* * *

За рулем Софи пыталась поддерживать беседу, чтобы подбодрить Ань. Прошла неделя с тех пор, как Дук и Ба уехали, и Ань изо всех сил старалась подавить в себе остатки зависти. Она слышала о Лондоне. Слышала, что там есть Чайна-таун, где можно есть суп фо и говорить по-вьетнамски, не опасаясь упреков, есть много китайских и вьетнамских ресторанов, есть районы социального жилья, где обитают такие же люди, как она. Софи краем глаза поглядывала на Ань:

– Я знаю, что здесь, наверное, стало немного пустовато после отъезда Дука и Ба. Всего через несколько месяцев тебе исполнится восемнадцать и ты сможешь получить социальное жилье в Лондоне. – Но тут же добавила, что нет никакой гарантии того, когда именно оно будет предоставлено, пробормотав что-то о Тэтчер и нехватке жилья – она обещала обеспечить жильем десять тысяч вьетнамских беженцев, но где взять эти дома – загадка. В голосе Софи звучало презрение. – Беженцев приходится размещать в гостиницах, можешь представить? Она сама себе роет яму, и эта яма с каждым днем все глубже и глубже.

Ань вспомнила, как год назад слушала радио Би-би-си. На ломаном английском диктор зачитывал письмо, которое Тэтчер отправила вьетнамскому мальчику и его семье, застрявшим в Гонконге, в точности как это случилось не так давно с ней и ее братьями. Они втроем вместе с Дуком, Ба и еще одной парой из их барака жались на кухне у радиоприемника и внимали каждому слову. Диктор читал вслух утешения – обещания принять десять тысяч человек. Тогда их очень обрадовало это дружелюбное, полное сочувствия послание, но вот прошло уже шесть месяцев – и лагерь был переполнен. Отсюда почти никого не переселяли. Ань стало казаться, что это было всего лишь пустым обещанием.

Пока что она и ее братья застряли в Соупли. Начали сказываться год жизни в лагере и его гнетущая атмосфера. В прошлом месяце, когда Ань ждала у школы начала урока английского, Биань показала пальцем на забор с колючей проволокой, окружавший лагерь: «Думаешь, это для того чтобы удержать нас внутри или чтобы не пускать чужих?» Раньше, сначала в Кайтаке, а потом здесь, Ань замечала забор лишь мимоходом, не задумываясь о его назначении. Теперь же она постоянно смотрела на это ограждение, сдерживающее их, словно им нельзя доверять. Всякая надежда на то, что Соупли может стать им домом, рассеялась. Ань чувствовала, как меняется ее настроение, с каждым днем она становилась все более раздражительной. Минь был уже почти подростком – пятнадцать лет – почти как ей на момент отъезда. Ань возмущало, насколько больше обязанностей лежало на ней по сравнению с братом: он мог вести себя как ребенок, в то время как ей пришлось в одночасье распрощаться с детством. Она сердилась на Миня, когда он бросал грязную одежду на пол, а на Тханя – за привычку жевать с открытым ртом. «Свиньи!» – ругала она братьев и обижалась на то, что они вынуждали ее так реагировать, что превратили ее в раздражительную и изможденную няньку, что украли часть ее молодости.

За окном проносились возделанные поля. Пока Ань блуждала в своих мыслях, из радиолы заиграла песня London Calling[20].

– Это точно знак! – сказала Софи, делая погромче.

Ань решила не объяснять, что это маловероятно, учитывая, что песню передают сто раз в день.

* * *

Когда она вернулась в лагерь, у Миня и Тханя закончился урок математики. Они выбежали из класса навстречу сестре, чтобы посмотреть, что она купила. Изучив содержимое сумок, Минь лишь переспросил: «И это все?» Ань снова рассердилась. Ей пришлось больше часа бродить по супермаркету в поисках креветочной пасты и устричного соуса для «Зо»[21], поминального обеда на годину их родителей, братьев и сестер, – и все безрезультатно. Как всегда, старания Ань остались незамеченными, а вот неудача была бельмом в глазу.

Остаток дня она провела в тишине за готовкой, пока мальчики делали уроки за общим столом. Она скучала по временам, когда можно было готовить рядом с Ба, пока Дук выполнял свои